Витражи конца эпохи. Сборник рассказов
Шрифт:
– Что будет с Каверзневым Борисом Алексеевичем?
– Ваша земная оболочка будет разрушена, то есть Борис Алексеевич, как представитель вида, исчезнет. Он просто станет одним из пропавших без вести. Вот и все.
– Нет, этого никак нельзя допустить, – покачал головой Борис Алексеевич, и морщины, обозначившиеся у него на лбу, разгладились.
– Почему?
– Завтра у моего первого внука, Максимки, день рождения, он станет совершеннолетним. Как же я пропаду без вести? Он же расстроится. А кто картошки накопает, если еще чего осталось? Кто крышу перекрывать будет? Кто Полине массаж поясницы бесплатно сделает?
– Да, – после некоторый паузы согласился старший пришелец, – наверно, вы правы. – Мы должны были забрать вас раньше, намного
– Да какие там принципы! – взвился Борис Алексеевич, – просто по-человечески так делать нельзя! Нельзя наплевать на тех, кто тебя любит, кто тебе верит! Да ну вас, к лешему, в самом деле, вместе с Козерогом вашим…
– Мы вас понимаем, – сказал старший пришелец, и в тот же миг на груди другого загорелся крошечный зеленый огонек.
– Энергия кончается. Нам пора. Прощайте, Ю-во, – сказал старший, вставая и подавая пример другим, – мне кажется, что вы стали очень хорошим человеком. Жаль, что мы никогда не сможем воспользоваться вашим бесценным опытом.
Ю-во пожал плечами, посмотрел в сторону, затем заглянул в глаза всем троим.
– Ладно, ребята, спасибо, что вспомнили обо мне, в такую даль приперлись. Передайте привет матери, отцу, скажите, что жив я, здоров. Пусть они поймут и простят меня. Извините и вы меня за то, что так вышло. А вас я не виню, конечно. Так судьба распорядилась – и ваш Бог так рассудил, и наш. Может быть, они сговорились, а? – пробовал шутить Борис Алексеевич, но руки его мелко дрожали, и взгляд был устремлен куда-то вглубь себя. Он уже не смотрел на пришельцев, был как в тумане.
Когда цилиндр осветился изнутри и стал подниматься вверх, Ю-во отвернулся, закашлялся, стал беспокойно ходить, зачем-то сорвал гроздь рябины, устало провел по лицу ладонью. Было ему неуютно, одиноко и страшно. Но тут скрипнула калитка, послышался родной голос – это Полина вернулась из города.
Ночью Борис Алексеевич спал плохо, крутился, матерился, плакал, говорил во сне:
– Ну не мог я улететь, не мог! Ну, черт теперь разберет, где она, моя родина! Разве так можно – взять человека, и лишить его всего, что у него было! Нельзя так! Вот облака только… Небо… Оно розовое… Оно манит… Здесь тоже небо красивое, но – другое… Как сердце болит… Никогда не болело, а сейчас болит. Господи… За что же такая мука, почему?!
– Успокойся, Боренька, не переживай, родной. Ты старенький уже, тебе нельзя так волноваться, – шептала Полина и гладила мужа по лысой голове. – Ну, какой уж тебе, к шуту, Козерог? Живи себе, свой век людской доживай в добре и согласии, жди пенсию, внучат уму-разуму учи. А небо вечернее в августе и здесь, правда, удивительное! Не хуже чем у нас. И цветы на Земле красивые…
Борис Алексеевич вдруг встрепенулся, рывком сел на кровати.
– Ты о чем говоришь?!
– Да ни о чем, спи, – сонная, отмахнулась Полина. – Валидол в тумбочке, если нужно.
– А я о чем говорил?!
– Да ворчал, как обычно, что я, слушала, что ли? – пробурчала старуха. – Да спи же ты, Господи, и мне не мешай, беспокойная твоя душа…
декабрь 1998 – январь 1999
Плазма
Огненный смерч поднял его высоко над землей и закружил в жестоком вальсе преисподней. Душа высыхала изнутри, как апельсин, ее оболочка лопалась, распадалась на миллионы искр, которые на мгновение становились новыми маленькими звездами. Что-то разорвалось в мозгу, и сознание с резким свистом вырвалось наружу. Затем наступила темнота, кромешная, как отчаяние.
Инженер Михаил Геннадиевич Володарский проснулся среди ночи в горячем поту, тихим сиплым голосом ругнулся по матушке и побрел в туалет, едва не наступив на котенка. В настоящее время он жил один, потому что жену и ребенка отправил в зимний дом отдыха кататься на лыжах и дышать свежим воздухом. Самому до отпуска было еще далеко, правда, послезавтра по всем признакам должна была наступить долгожданная
Но то, что творилось с ним последнюю неделю, заставило его включить в список ближайших планов еще один пункт, самый важный. Завтра же, не откладывая, необходимо встретиться со школьным другом, психологом, тонким, умным человеком. Так больше не могло продолжаться.
Михаил Геннадиевич, пошатываясь, оправился на кухню и, не включая свет, жадно выпил полчайника кипяченой воды. Внутри него всё горело, словно он только что побывал на Сахаре или выпил накануне пузырь водки, перед глазами прыгали яркие белые, желтые и оранжевые пятна-вспышки, и было страшно. Он никогда особо не жаловался на здоровье, и с психикой у него всё было в норме, по крайней мере, до недавней поры. Ну, конечно, сильно он в последнее время уставал, вечером сваливался с интересным журналом на диван, не в силах пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Жена даже подумала сперва, что у него любовница завелась, которая так утомляла… Несмотря на усталость, он плохо спал – ворочался, кашлял, бегал курить, хотя спать очень хотелось.
Но приступы усталости, как почти у каждого работающего человека, случались с ним и раньше, ничего сверхъестественного в них не было. Помогали витамины, многочасовые прогулки, алкоголь в умеренных дохах, а отпуск совершенно восстанавливал силы. Но чтоб такое случалось, как теперь… И денег нет, как назло. Можно было бы отпуск за свой счет попросить, а где он, этот счет-то, ау?!
Михаил Геннадиевич взглянул на светящиеся стрелки часов. Было пять часов утра, все нормальные люди еще спали блаженным сном. Он, кряхтя, полез в аптечку, нашел градусник и, пока мерил температуру, курил и размышлял. В том, что температура была нормальная, он был уверен. Может быть, она резко поднималась во сне, но спустя всего пару минут всегда опускалась до привычной своей отметки.
Что же произошло в эту ночь?
А то же, что несколько ночей подряд. Михаил Геннадиевич горел во сне. Вернее, сначала, в момент зарождения сна, горел весь окружающий его мир. И не просто горел, как костер на даче, а полыхал изнутри плотным белым огнем, плавился в нем, становился бесформенным, состоящим из дырявых черных лоскутов, словно целлофан в пламени спички. А сам Михаил Геннадиевич стоял посреди огромного, становящегося огнедышащей плазмой мира, и смотрел, оцепенев от ужаса, как сужается вокруг него адское слепящее пространство, и островок, на котором он стоял, становился все меньше. Как животное, он дико озирался по сторонам, стараясь сжаться в комочек, стать крошечным, провалиться сквозь землю. Как животному, ему не приходила в голову мысль прорваться сквозь пламя – это было невозможно, потому что огня, как такового, не было, а был только огненный цилиндр, опоясывающий его, единственного чудом уцелевшего во всей вселенной. Почему-то он был уверен, что остался совсем один, что он – последний, что после него уже ничего не будет. Просто раскаленное газовое кольцо, сжавшись, поглотит его, станет на мгновение последней яркой звездой и погаснет, превратившись в исполинскую черную дыру. Пространство сужалось с дикой скоростью, и у Михаила Геннадиевича начинали шевелиться от жара волосы, пот выедал глаза, тело краснело и покрывалось волдырями. Боли не чувствовалось, только мозг протестовал, не хотел погибать, превращаться в новое аморфное вещество. Но стена приближалась вплотную, и Михаил Геннадиевич сам становился пламенем, его молекулы сливались с частицами поглотившего вселенную газа. Когда ничего не оставалось, начинала плавиться душа, самое твердое и тугоплавкое, что было в нем. Так последним сгорает пораженный злокачественной опухолью орган в печи крематория. Наверно, у души были глаза, свои, независимые от тела, которого уже не было, потому что как только душа сама превращалась в газ, тут же вокруг становилось темно и пусто. Михаил Геннадиевич просыпался. Обычно спасительное пробуждение наступало в промежутке от четырех до пяти часов.