Витражи конца эпохи. Сборник рассказов
Шрифт:
– У нас всегда говорят то, что думают. Уже три тысячи лет, – снова проговорился Борис Алексеевич. Не то, чтобы он сделал это сознательно, просто стало ему в объятиях Поли удивительно хорошо, легко. Захотелось быть самим собой – ну, хоть в последний раз! – Знаешь, – продолжал Борис Алексеевич, – у меня есть один секрет…
– Я не верю! Я знаю, ты не такой, ты не из них, тебя заставили! – горячо зашептала Поля, – не говори ничего! Молчи. Я все равно тебя люблю, – Полина быстро поцеловала обалдевшего Бориса Алексеевича в губы и потащила его к дому.
– Ты не так поняла, – бормотал Ю-во, – дело в другом. Я инопланетянин. Посланец разума. Исследователь бытия и сознания землян.
– Знаешь, милый, я тоже со странностями. Сейчас мы с тобой будем…исследовать, – смеялась Поля, увлекая смущенного
Тут осознал наконец Ю-во свою человеческую и мужскую сущность, очнулся, сам крепко обнял Полю, стал целовать, расстегивать на ней кофточку, одним движением распустил ее волосы цвета пшеницы…
Без чувственной любви не может быть цивилизации, и на родине посланца разума тоже знали любовь. Но с течением тысячелетий то, что мы называем страстью, притупилось в генах жителей созвездия Козерога. Химические пищевые добавки, достижения наук, путешествия к звездам, скука социальной гармонии и почти полного благополучия, хоть и не коммунизма, искусственное выращивание плода, избавившее женщин от опасностей и мучений беременности и родов – все это, однако, отодвинуло любовь на задний план, лишило ее остроты. Но Ю-во был теперь человеком, и он в полной мере познал в тот вечер тайну соединения разумного и животного начал, открыл извечное стремление человека и человечества к единственному настоящему ощущению – счастья. Отсюда, понял он, тяга человека к вину, к наркотикам, к власти – и, разумеется, к любви. Ко всему, что пьянит, кружит голову. Слишком уж правильный, рафинированный мир Козерога многое оставил за воротами истории. В ту ночь Ю-во долго не мог заснуть, слушая волшебное дыхание его земной женщины и думал – а так ли необходим совершенный мир? Ведь и люди, эти симпатичные дикари, все время стремятся избавить общество от пороков. Они совершат еще много ошибок и когда-нибудь построят мир, близкий к идеалу, о котором пока даже не мечтают. Но что-то уйдет – с тоской думал Ю-во. А я еще поживу здесь, – радостно думал в нем Борис Алексеевич.
Проснулся он с незнакомым, истинно земным ощущением радости. Наверное, именно после ночи, проведенной с любящей его и любимой им женщиной, Ю-во в полной мере почувствовал себя человеком. Утром следующего дня он сделал Полине предложение, и в тот же день двое маленьких людей стали строить незамысловатые планы совместной жизни и, конечно, свадьбы. Поля, или уже, по-взрослому, Полина Георгиевна, сразу после скромной, шумной, пьяной студенческой свадьбы переехала жить к Борису Алексеевичу, оставив старенькую избу престарелых родителей. За первые два года супружеской жизни родились у них двое симпатичных ребятишек, сначала девочка Маша, то есть Мария Борисовна, затем сын Миша, то есть Михаил Борисович.
Рождение детей и все переживания, с ними связанные, стали для Бориса Алексеевича полной неожиданностью, потому что на его родине, о чем уже говорилось, появление нового разумного существа давно стало совершенно обыденным, тривиальным делом. Детей выращивали централизовано в специальных центрах. Как правило, отец и мать узнавали о рождении их ребенка по мобильной космической связи, будучи либо на работе, либо где-нибудь на побережье фиолетовых морей планеты-курорта в созвездии Кассиопеи, на диком «народном» пляже окраины млечного пути.
В то же примерно время Борис Алексеевич окончил институт, не с красным (из осторожности, чтобы не привлекать внимания) дипломом, но вполне пристойно. Сначала он поступил по распределению на авиазавод, но слишком быстро Ю-во наскучило участие (в качестве ученика!) в конструировании летательных аппаратов, которые на его планете в историческом музее-то было трудно найти. Не мог же он одной фразой или формулой опровергнуть азы технического обеспечения современного его земной оболочке воздухоплавания! Тогда Борис Алексеевич решил податься в науку. В научной среде легче было, если не высовываться, скрыть свое неземное происхождение. Наука всегда нова, методы ее постижения оригинальны и непредсказуемы, несмотря на то, что результаты всех возможных исследований были ему давно известны. В созвездии Козерога физика давно была чем-то священным. Её любили, ей поклонялись, она была тем немногим, что пробуждало страсть в душах
Борису Алексеевичу после долгого собеседования маститые профессора пожали руки и предложили ему, скромному инженеру, попробовать поруководить лабораторией. Это было классно, но лаборатория не занималась академическими исследованиями. Она была призвана решать прикладные задачи народного хозяйства. Однако, Борис Алексеевич, уставший от проектирования примитивного вертолета, был и этому рад.
Так Ю-во стал ученым, и настали для него особые дни. Конечно, с точки зрения занятия наукой на самом деле никакого интереса он не испытывал. Сверхнизкие температуры, проблески сверхпроводимости, азы термоядерного синтеза, загадки кремния – как это было примитивно, далеко от того, что довелось ему изучать в школе! Но в то же время Борису Алексеевичу было очень приятно, что его уважают, что с ним советуются, что работается ему легко, и работает он красиво. Он чувствовал себя взрослым, который снова стал маленьким и ощутил таинство детства. Он – большой, умный, надменный, как будто очутился в детском саду, отряхнул от песка и взял в руки игрушки, о которых забыл думать. О, детство галактики – Земля! Как легко здесь жить, когда все знаешь наперед! И как трудно тому, кто каждое утро делает свой первый шаг…
Дальше потекла нормальная жизнь, о которой и сказать-то особо нечего. Хорошая советская жизнь, если для читателя что-то еще значит это словосочетание. Борис Алексеевич трудился в НИИ, заведовал своей лабораторией, потихоньку, не выпендриваясь, шел в гору, никому сильно не досаждал, слыл человеком покладистым, к институтским распрям по поводу раздела научных и житейских пирогов относился спокойно. Защитил кандидатскую, потому что это делали все, докторскую решил не защищать, в директора выбиваться – тем более. Все у него было, для жизни необходимое – дом, сад, семья. Еще любил Борис Алексеевич котов. Ю-во относился к этим животным с трепетом и большим уважением. Он в зоопарке, прогуливаясь там вместе с детьми, видел много зверей, но лишь с представителями семейства кошачьих установилась у него тесная, дружеская, таинственная связь. Лишь с котом, Васькой или Барсиком, Борис Алексеевич, после принятых во благо самочувствию двухсот пятидесяти грамм водки был откровенен. Ему казалось, что не серый бессловесный комочек слушает его странные рассказы, а его собрат из созвездия Козерога, перевоплотившийся в маленького земного зверька.
Бывало, расслаблялся Борис Алексеевич в дальнем углу сада, попивал водочку (в меру), смотрел на розовые штрихи заката и тихо говорил, обращаясь к сидящему рядом нахохлившемуся, как воробей, коту:
– Смотри, Васька, смотри, черт, какие облака! Совсем как наше небо, всегда розовое, яркое, волнующее. В такие часы, когда я смотрю на эти огненные полосы, так хочется домой! Хоть бы одним глазком увидеть родину, оранжевые стебли, голубые листья, зеленые цветы. Да ты сам все знаешь, слышишь меня, чувствуешь то же, что я. Но дан был нам наказ – не знать друг друга, не общаться друг с другом. Может быть, не меня одного забыли на бескрайних просторах чужой планеты. Я верю, что ты – один из нас. Ведь это так, да?
Борис Алексеевич ласково трепал спокойное животное за ухо, и кот жмурился, мурлыкал. Тогда посланец разума еще более убеждался в том, что говорит с коллегой, который понимает его, и, исполненный благодарности, наливал следующий стаканчик, а потом угощал молоком своего любимца.
Ко всему привык Ю-во, но иногда застилала ему глаза какая-то смертельная, черная тоска, и невозможно было понять, кто виновник этой тоски – человек ли, инопланетянин ли. Тогда Борис Алексеевич пил больше обычного, становился невыносим в семье, ругался с сослуживцами и даже кота, случалось, пинал. Часто в такие минуты боролся он с могучим желанием – выйти на поселковую площадь и заорать во всю глотку: