Витязь в кошачьей шкуре
Шрифт:
— Ах ты! Нечисть! Дрянь! — завопила тетка. Баюн зашипел, скаля острые зубы, распушил шерсть, становясь вдвое шире и поднимая хвост. — Сгинь!
Луша сурово глянула на нее:
— Котика моего попрошу не обижать!
А Василий хоть и опасался ведьмы, но было ему сладостно.
— Пропали у зятя вашего… сапоги, — вернулась Луша к делу. — Оттого томится призраком у Калинова моста. Добрых людей смущает.
— Не бегал бы к Галке — так не томился бы! — отрубила баба. — Резвым зайцем мост перебежал.
— Мама!
Тетка
— А ты не знала? Не знала что ль? Слушать мать родную надо, когда та говорит!
Она, как ошпаренная, кинулась в сенцы и вернулась с узлом.
— Нате! Берите! — теща покойника швырнула сапоги детективам под ноги. Из мягкой сафьянной кожи. С красными узорами и золотыми подковками. Верней, с одной, с правого подковка где-то потерялась.
Василий подтолкнул их башкой и вежливо обнюхал, шевеля пышными усами. Тетка хотела наступить ему на хвост, но справилась с собой. Аннушка прикрыла рукою рот.
— Мама?
Что-то не так было с этими сапогами. Пахли они неправильно. Ни соснового духа, ни сырой земли, ни тлена.
Он боднул Лушу под колено башкой. Мол, не те сапоги. Так кто же разрыл могилу? И почему теща его покрывает? Видимо.
— А это точно те сапоги? — проявила недюжинные телепатические способности Луша.
— Как же не те? — громыхнула толстуха. — Вот же и набойки позолоченные, и подковки, и узор…
Она помахала обувкой перед лицом вдовы. Та закивала, подтверждая.
— Не иначе сосед обозленный, Галкин муж, разрыл могилу из мести, — пояснила тетка почти весело, — снял с моего зятька несчастного да в овраг у кладбища выбросил. Вот, — она продемонстрировала оборванный лоскут на просторной юбке. — О сук подралась, пока за ними лазала.
Луша поднялась:
— Не надо было вам улику поднимать. Надо было на месте оставить. Чтобы не затоптать следы. Идемте, покажете, где нашли.
— Хы, — выдохнула баба, опять разгневавшись. — Стану я тебе по оврагам дальше лазить. Тебе надо — ты и ищи!
— Хорошо, — участковый детектив убористым почерком дописала в протокол новые данные. — Распишитесь здесь и здесь, что с ваших слов записано верно.
Тетка подняла тяжелую голову:
— Так я нешто грамотная? Давай палец приложу.
Обмакнула указательный палец в чернила, пришлепнула к бумаге и ушла, на ходу вытирая руку платком.
— Теперь вы, — кивнула Луша Анне.
— Вроде те. Не знаю я… — вдовица залилась слезами, сморкаясь в передник. Но закорючку под документом поставила.
— Сапоги я изымаю до конца следствия.
Аннушка ухватила ее горячей рукою за руку:
— Вы уж помогите ему! Пожалуйста! Он хороший, и дите, и меня любил. Бестолковый только. А маме не верьте. Врет она!
Но сколько ни уговаривала Луша рассказать подробности, больше ни словечка об этом не проронила.
Глава 13
Луша присела на крыльце
— Кто же их в овраг выкинул?
Сапоги были исцарапаны, отчетливо пахли ежевикой. С одного подковка отвалилась и видны были в каблуке следы от выпавших гвоздиков. Похоже, насчет оврага теща не врала. И все равно что-то было не так. То ли по размеру мелковаты, то ли, не глядя на все царапины, слишком новые… А Аннушка о поношенных говорила, что остались от отца.
Василий толкался-толкался Луше под локоть башкой. Но девушка лишь отгоняла его и намеков не понимала.
Увязав улику в узел, она подошла к мотоциклу, в тени которого дремал волк. Налила ему воды в миску и положила рядом пару сунутых Анной пирогов. Волк дернул ушами, ноздрями втянул ароматный запах и не открывая глаз стал трапезничать.
А участковый детектив с баюном пошагали по тропинке среди некошеной травы к соседскому подворью.
Труба там была пониже и дым пожиже. Ну, так говорится. Потому как летом среди бела дня хату не топили, в поле все.
Луша посмотрела на солнце и все же распахнула ветхую калитку. Хозяин оказался дома. Дремал в холодке двора, практически спрятавшись под телегу с сеном. Только ноги наружу торчали. Ступни были корявые и серые от пыли. Без сапог.
«А зачем бы он тогда сапоги в овраг кидал? Мог бы себе оставить, — задумчиво спросил себя Василий. И сам же себе ответил. — Так соседи могли опознать. Или Галя… Так цыганам надо было снести, или на ярмарке продать, или обменять… на другие сапоги».
Из глубин двора выскочила с клохтанием рыжая курица, клюнула спящего в ногу, и тот подскочил, тюкнувшись в телегу головой:
— Ах ты зараза!
Выполз и встал, удивляясь, отчего вместо курицы видит перед собой баюна и девушку в форме. Почесал затылок. Потер измятую рожу.
— Ду-уся… ты… вы кто?
Луша представилась и представила Василия.
Мужик уселся на старое колесо, прислоненное к бревенчатой стене хлева, и стал пятерней вычесывать сухие травинки их распатланных серых волос. Со стороны все выглядело так, будто он тощей спиной подпирает готовую завалиться стену. Глаза у мужика были мутные, и рукой он время от времени дергал так, словно хотел приложиться к бутыли с мутным содержимым. И тогда бы ему полегчало.
А гостям даже квасу не предложил. Не соображал, в общем.
— Николай, — сообщил он в пространство. — Мы с Галкой моей поспорили, что продержусь на хозяйстве. А кура, такая зараза, сошла с яец. Еще клюется, зараза!
Он потер ладонями серые штаны. От них злачно пахло раздавленными яйцами. Василий отошел и стал нюхать полынь у плетня. В дырявом кувшине, висящем на колышке, посвистывал ветер. Баюн припомнил черепа на кольях в том дворе, где он был гладиатором, и затосковал.
Допрос тек своим чередом.