Витязь в кошачьей шкуре

Ракитина Ника Дмитриевна

— Кони не чесаны! Карета не чищена!

И взмахнула длинным рукавом. Василию отчего-то показалось, что сейчас из него вылетят лебеди и по речке Смородине поплывут. Но лебедей не случилось. А вот мужчины, как один, порскнули горохом: кто чистить коней, выбирать камешки из подков и расчесывать длинные хвосты и гривы. Кто натирать бляшки на упряжи. Кто отчищать от пятен грязи карету, все ее завитушки и ободья. Двое палками выколачивали бархатное, изумрудного колера сиденье для кучера.

А Севериныч ловко забрался по окну наверх

и с крыши командовал процессом.

Женщинам такой бесплатный труд на чужую красавицу очень не понравился. Мужчин пытались разгонять метелками, тумаками и вениками, но те лишь старательнее обихаживали коней и драили карету.

Табуны пони, розовые сердечки и стаи бабочек кружили над лугом и рекой уже в промышленных масштабах. Как и бабий сердитый крик.

— Выбрала бы одного кого! Что ты ко всем грабалки-то тянешь! Я их сейчас повыдергаю! — завопила одна из женок, так и не смогши оттянуть миленка за шиворот. И стала действовать радикально, попытавшись вцепиться Василисе в волосы. Еще одна или две, не убоявшись колдовства, последовали ее примеру. Лягушка отскочила к карете, за плечи защитников. Подпрыгнула несколько раз, вытягивая голову.

И пронзительным, отовсюду слышным голосом завопила:

— А того я буду, кто на холм взойдет да стрелу по ветру метнет, а мое сердце расцветет. Тому я и стану законная жена!

Опять метлы и вальки взлетели в женских руках…

— Граждане! Прекратите! — Луша с баюном стали проталкиваться в эпицентр, чтобы обуздать конфликт. Похоже, у Василия к чарам лягушки был иммунитет. Он смотрел на Лушу и понимал, что ни одна другая, хоть самая распрекрасная и распремудрая, не сможет ее заменить.

Он открыл рот и запел, имея целью не погрузить всех в сон, а только накрыть дремой, чтоб утихомирились:

Котик мохнатый

По садику ходит,

А козлик рогатый

За котиком бродит.

Лапкою котик

Помадит свой ротик,

А козлик седою

Трясет бородою.

Получилось! Народ замирал, ронял оружие и прикрывал ладонями зевающие рты. Чтобы душа не убежала.

Севериныч, свесив ноги, присел на крышу кареты. Мужики укладывались штабелями на траву.

Луша потрепала баюна за ухом и шепнула:

— Молодец.

И тут под ноги свет Витальевны упала стрела.

— Ах! — Василиса едва не превратилась в лягушку от волнения. Щеки позеленели. Из груди ее вылетело и воспарило к небесам огромное бирюзовое сердце.

Волшба развеялась.

— Тьфу, — приходя в себя, сказал Севериныч и спрыгнул с кареты. Луша лукаво улыбнулась. Она угодила под чары Кощея, Севериныч — под Василисины. Квиты. Когда она рапорт напишет — начальник не станет насмехаться.

А Василиса все держалась за грудь:

— Приведите его ко мне!

Толпа (кто еще был на ногах) раздвинулась. И в открывшийся проход входил мальчишечка двенадцати лет. Белобрысый, бедно, хотя и опрятно,

одетый и с луком на плече. В колчане за спиной длинные стрелы шевелили серым оперением.

Похоже, мальчишечка опоздал к «банкету» и теперь пялился вовсю и на пропускающую его толпу, и на задремавших, и на двенадцать молочных гривастых коней, бьющих копытами от нетерпения, и на золотую сверкающую карету. А девица в зеленом халате, застывшая с ошеломленным выражением лица, ему была не интересна.

— Тут ошибка! — выкрикнула Василиса возмущенным голосом, зеленея на глазах. — Царский сын ту стрелу пустить был должен!

— Так я и есть царский сын, — сказал ребенок с луком, моргнув. — У меня отец — Василий, что с греческого — царь.

Василиса надулась.

— Ну что, баба трехсотлетняя? — осклабился Севериныч. — Жди теперь, пока «царевич» вырастет.

И тогда с красавицей в зеленом стало происходить странное. То, что едва не произошло в Кощеевом замке с Лукерьей Авдеевной.

Василиса свет Витальевна стала каменеть и уменьшаться. Прекрасные глаза выпучились, между лапами отросли перепонки, а восхитительное зеленое платье оборотилось гладкой малахитовой кожей. И каменный артефакт, усыпанный изумрудами и хризопразами, словно просом, упал бочком в изумрудную траву рядом с прорезной коробчонкой из чистого золота.

А двенадцать белых коней — белых мышек с красными глазами — прянули прочь по траве. Бабы завизжали, роняя дреколье и сигая на руки мужикам. Визг поднялся до неба.

Но Василий и это разрулил. Чтобы хоть одна мышь от него сбежала? Да никогда! Тут главное, чтобы не надо было после их есть!

Луша не визжала и не бежала, но брать поднесенных Василием мышей в руки тоже как-то не горела желанием. Учет и контроль расколдованным «коням» вел Севериныч, отмечая каждую мышку и складывая в узелок.

А Василий, принося мышей Луше под ноги, просто пыжился от гордости. Наконец ощущая себя старше, защитником и покровителем слабой прекрасной женщины. Ну или не слабой. Тяжеленную золотую коробчонку с увесистой каменюкой-артефактом Луша подняла без натуги. И понесла за Калинов мост в замок Кощея. Следом тыгдымкал Василий, навьюченный узелком с приходящими в себя мышками. Похоже, заговоренным: они внутри скреблись, но прогрызть ткань и улепетнуть не смогли.

— Это что? — спросил Кощей, глядя на золотую коробку, когда баюна с детективом провели к нему в кабинет.

— Лягушонка в коробчонке, — усмехнулась Луша, ставя Кощеево имущество на край стола.

— А это? — ткнул красавец пальцем в узелок.

— Побочный продукт.

И тут Василий сбросил с себя мешок с мышами. Коварный Севериныч, похоже, нарочно сделал так, чтобы при падении узелок развязался сам собой. Мышки, оказавшись снаружи, на минутку замерли, подняв передние лапки, принюхиваясь и шевеля усами и голыми хвостами — прежде чем юркнуть в укрытия.