Витязь в кошачьей шкуре

Ракитина Ника Дмитриевна

За дверью был еще один короткий каменный коридор. А напротив, на дальней стене, было не окно и не лампа. Девичий портрет оживлял коридор сиянием. Королевна в древнем уборе стояла на портрете во весь рост, и у нее было Лушино лицо.

Василий задохнулся от ее красоты, и тут выглянула луна. Уперлась лучом в морщинистую воду, и картинка пропала.

Потянуло предутренним холодком.

Василий, нагнувшись, собрал цветы и побежал, и росная трава холодила босые ноги и делала джинсы мокрыми до колен. А грудь в распахнутом вороте рубашки остужал ветерок.

Василий

влез в горницу через окно и, встав у кровати на колени, бросил цветы на пестрое одеяло. Луша всхлипнула, и Василий поцелуем стер слезинку с девичьей щеки. От взгляда в упор Луша распахнула огромные глаза и посмотрела на Василия.

И потянулась к нему, раскрывая губы для поцелуя. Он и сам уже готов был коснуться их ртом — розовых, нежных, как цветочные лепестки…

И тут луч солнца, пробравшись в горницу, торонул бок печки и сместившись, щекотнул Василию затылок.

Миг — и он снова стал котом. Он закричал и оттолкнувшись от стены, выскочил в окно. Василий страдал упоенно. То есть пел.

Но Севериныч решил, что баюн орет, и выплеснул на него ведро ледяной воды.

Такой сон испоганил!

Страдалец баюн, проигнорировав завтрак, а потом обед, вылизывался и дрых в лопухах. Все надеялся, что волшебный сон с замком и портретом повторится.

И, как минимум, одну мысль выдремал.

Он, Василий, как Русалочка. Совсем немой. Не может поведать прекрасной принцессе, как сильно ее любит. Только у него вместо двух ножек или хвоста целых четыре лапы. Ну и с бессмертной душой как-то попроще, не надо срочно жениться, чтобы ее обрести.

Русалочка, видимо, неграмотная была, раз всюду ходила за принцем, ела глазами, но так и не смогла объяснить, что ей от него нужно. Хоть бы в «крокодила» с ним сыграла. А Василий… залез в контору, когтями подтянул чистую бумагу и взял ручку в зубы. Он едва не сгрыз вставку, пока приноровился. И даже почти вывел первую букву.

Написать любовное «спаслание» помешал петух.

После дела о краже лягушки всё в конторе как-то разладилось. Севериныч страдал на своем подушечном троне, на боевом посту, можно сказать, но укрыл лицо цветастой мокрой тряпицей — дескать, голова ужасно болит. А рядом вместо чернильницы и папок стоял высокий влажный кувшин.

Собственно, и ручку с малахитовой вставкой, теперь напрочь испорченной кошачьими зубами, удалось Василию уволочь именно из-за такого нетоварного состояния начальника.

Подозревал Василий, что состояние это лежит в плоскости содержимого кувшина, и решившись подозрения проверить, тяжело, но мягко, практически бесшумно, взлетел на стол. И сунул в горлач башку. Ну, насколько смог — они не были соразмерны. Втянул кислый дух и, чтобы окончательно убедиться, лизнул языком.

Оказалось — простокваша!

Василий почувствовал себя обманутым. Оно вроде и кисленько, и приятно, но не то. И в нос шибает.

Он все никак не мог позабыть молоко Марфиной Зорьки. Вот так привыкаешь к бренду, а его уже нет.

Севериныч

наконец заметил Василия, вяло шевельнул рукой, сгоняя, и приложился к кувшину.

Луши в конторе и вовсе не было. Она перебирала мотоцикл. Хотя чего его перебирать, когда он в полной исправности?

И двери между конторой и горницей оставила настежь. Вот наглый петух, до которого никому не было дела, и шастал насквозь туда-сюда, проскакивая кухню с пугательной печкой, и катался на дверце гардероба, едва не задевая масляной головушкой потолок.

Несмазанные петли скрипели, заставляя уши Василия сворачиваться.

После пятого или шестого раза баюн решил положить этому конец. И дернул за петухом. Подпрыгнул, чтобы согнать наглеца с нетипичного насеста, уперся передними лапами в скрипучую дверцу и застыл.

По идее, изнутри гардероба на дверце должно было быть зеркало. Или полочка какая. Или вешалка для галстуков.

А оказался до боли знакомый постер. Точнее, глянцевый календарь с надорванным уголком, аккуратно прилепленным картофельным клеем. Запах Василий втянул и определил инстинктивно. А осознанно пытался подобрать отвисшую челюсть. А она не подбиралась. А глаза выпучивались, как у лягушки.

Потому как к этому календарю за месяц май прошлого года он имел непосредственное отношение в двух смыслах. Что идею с календарем подал и для него позировал. Впрочем, тогда они с другом-дизайнером приняли на грудь по бутылке пива, и друг был очень деятелен, а Василий — очень раскован.

Стоял вполоборота на этом самом календаре в клетчатой рубахе и косухе — что нашлось в шкафу у приятеля, в том и стоял. Волосы так небрежно откидывал рукой и улыбался в тридцать два зуба. Спасибо хоть брючки эти укороченные хипстерские календарь заслонил. И какому дурню в голову пришло, что голые лодыжки — секси?

Первым порывом Василия было расцарапать постер когтями. Откуда он у Луши? Как такое претенциозное создание могло ей понравиться?

Рэпер-неудачник выделывался, а приятель заснял и отдал в печать. Василий вообще здесь на Кощея похож!

А может, и не Луша прилепила? Это мерещится! Воображается. Этого календаря здесь вообще не может быть!!!

Василий так бы и застрял перед шкафом навек, не зная, что предпринять.

А когда отвернулся, то увидел полевые цветы в кувшине: львиный зев, пижму и колокольчики. То есть, ночное приключение не было сном? Хотя бы наполовину?

Но тут снаружи по проволоке залязгала цепь и раздался отчаянный женский крик.

Не долго раздумывая, Василий сиганул в раскрытое окно. Пролез под сиренью — там на земле валялась пара оброненных колокольчиков с васильками. Шурша подсолнухами и золотоцветами, обежал угол дома и выскочил на тропинку между грядами.

Синеглазый волк сидел на хвосте, свесив язык — ну будто и не при делах. Абстрагировался от реальности, значит. Только цепь подергивалась, заставляя проволоку звенеть. Просто средневековье какое-то — держать на цепи члена команды!