Византийская принцесса
Шрифт:
— Ничуть не бывало, — пылко возразила Эстефания, задетая тем, что Заскучавшая Вдова называет друзей и спутников Тиранта «всяким сбродом» (сицилийские наемники, прямо скажем, иного определения и не заслуживали, зато их командиры были рыцарями самого знатного происхождения). — А коли вы взялись на старости лет рассуждать о моде, так послушайте тех, кто в этом разбирается! Ибо сии жипоны нарочно так устроены, чтобы плечи в них выглядели шире, чем есть на самом деле, — хотя плечи чужеземных рыцарей и без того широки, — и оттого непросвещенному взгляду кажется, будто одежда велика и снята
И выпалив все это единым махом, Эстефания задохнулась и замолчала с крайне оскорбленным видом.
А принцесса вся погасла, потому что речи Заскучавшей Вдовы очень огорчили ее и спугнули радость. Ведь радость — весьма боязливая птица, и довольно одного резкого или неловкого вскрика, чтобы она вспорхнула с места и исчезла.
— Сперва ответьте мне, — продолжала кормилица безжалостно, — ради кого вы вознамерились перестать быть девицей и дочерью греческого императора? Кто он таков? Сделайте же милость, просветите меня — каков его титул? Вы отказали в браке многим графам и герцогам, а ведь все это были люди достойные, и всех их вы обманывали любезными речами. А когда они уже полагали дело сговоренным, вы вдруг окатывали их ледяным холодом.
Принцесса молчала.
Заскучавшая Вдова продолжала:
— Как хотите, ваше высочество. Охота вам опозорить себя и лечь в постель к чужеземцу — вы в своей судьбе вольны. Но знайте же, что все подданные вашего отца будут вспоминать о вас с печалью и сердечной болью и постараются поскорее забыть о вас.
Принцесса встала и, прикусив губы, чтобы не разрыдаться, молча отправилась в свою опочивальню. Эстефания побежала за ней следом. А Заскучавшая Вдова устроилась на скамье, где только что сидела принцесса, придвинула к себе вазочку с засахаренными фруктами и принялась кушать.
На следующий день Тирант проснулся чуть свет и сразу же принялся размышлять о предстоящих военных действиях. Он воображал в уме неисчислимые орды турок, которые хозяйничали на землях Византии. Мысленно перебирал он луки и стрелы, копья и мечи, кинжалы и арбалеты, проверял бочки с горючими смесями, рассматривал медные шипы, которые разбрасывают по дорогам на горе лошадям. Не последнее место в его думах занимали и коварные генуэзцы, поставлявшие врагу продовольствие, отчасти завонявшее от долгого путешествия и хранения…
Но как ни старался Тирант, непослушные мысли его не желали сосредотачиваться на всех этих важных предметах и сами собою соскальзывали в прохладу дворцовых залов, туда, где вкрадчиво бормотал фонтанчик и легкие блики перебегали по лицам красивых девушек. А от представления о воде один лишь крошечный шажок до мысли о зеркале, и Тирант сам не заметил, как сделал этот шажок, и вот уже ум его как бы погрузился в подаренное накануне зеркало.
И потому, едва лишь завидев Диафеба, Тирант прервал того на середине широчайшего зевка горячей мольбой:
— Если вы когда-либо искренне любили меня, кузен, то спешите не мешкая во дворец и попробуйте разузнать у Кармезины, какова ей показалась вся эта история с зеркалом!
— Клянусь святыми Протасием и Гервасием, слишком уж вы, дорогой брат, напористы!
— Так не выражаются, когда речь идет о благородных рыцарях.
— Потому я и сказал — «напористы», — указал Диафеб. — Я тотчас отправлюсь во дворец, чтобы доложить его величеству о том, что галеры уже вышли в море и направляются на Кипр, где великий магистр иоаннитов непременно снабдит нас продовольствием и всем необходимым для армии.
— Поспешите, — сказал Тирант. И велел подать ему одеваться.
У него ушло очень много времени на туалет, ибо он принял твердое решение обрести безупречный облик, и каждый локон его волос был уложен и закреплен особым составом и крошечной зажимочкой. На шапочке, которая выглядела невесомой, крепилась чудесной работы брошь — подарок одной любезной девицы по имени Прекрасная Агнесса.
Тирант избрал ее своей дамой на турнире, где одолел в смертельном бою нескольких славных рыцарей; однако сама Прекрасная Агнесса была ему безразлична. Она не оставила в его сердце никакого следа, и потому, прекрепляя к шапочке ее подарок, Тирант даже не вздохнул — ни о ней самой, ни о тех рыцарях, которых он убил в ее честь.
Тем временем Диафеб был уже возле собора, где заканчивалась месса, и там он повстречал выходящих из ворот императора с супругой. Вслед за ними, поотстав, в сопровождении своих дам и кормилицы шла принцесса Кармезина.
Диафеб приблизился к ней и поклонился самым изящным образом.
— Рад приветствовать вас, милостивая госпожа! — воскликнул он. — Но отчего так красны ваши глаза? Неужто вам нездоровится?
— Я дурно спала, — ответила принцесса, — и от духоты у меня разболелась голова. Это пустое. А где ваш кузен? Севастократору надлежало бы присутствовать на мессе!
— Он вынужден был отправиться по делам, — сказал Диафеб. — У севастократора много неотложных забот.
— Это правда, — вздохнула она. — Оттого он так и бледен, что утомляется. Но знали бы вы, как ловко вчера он разыграл меня!
— Правда? — удивился Диафеб, бросая через плечо взгляд на Эстефанию, которая опустила ресницы и очень мило присела.
— Да, представьте! — продолжала принцесса. — С помощью зеркала он посмел признаться мне в любви. Это весьма остроумно, и ни в одной книге ничего подобного не описано, так что Тирант Белый занес свое имя в бессмертные анналы! — Она рассмеялась, не глядя на Диафеба, после чего добавила: — Если вы в скором времени встретите севастократора, то передайте ему: пусть зайдет ко мне. Я намерена сказать ему нечто весьма неприятное.
— Не может быть! — воскликнул Диафеб. — Вы разбиваете мне сердце. Сдается мне, напрасно приносил Тирант к вашим ногам пылающие угли — дрова в ваших покоях совершенно сырые и заниматься никак не желают.
— Ничуть не бывало! — возразила принцесса, задетая за живое этими словами. — Огонь, о котором вы говорите, горел довольно ярко — как солома. И так же быстро погас, не успев ничего распалить.
— Возможно, нам стоит соединить солому с крупными и смолистыми дровами? — предположил Диафеб. — Ибо растопка для того и служит, чтобы…