Византийская принцесса

Хаецкая Елена Владимировна

А Кармезина смотрела и смотрела, и ее губы наливались кровью, делаясь все краснее. Она облизала их и ощутила вкус железа во рту.

— Дивно устроен мир, — заметила Кармезина. — Железо исторгает кровь, и пахнут они одинаково, и одинаковы они на вкус.

— Кровью пахнет смерть, — сказал Тирант, — но кровью пахнет и любовь.

Он осторожно коснулся колена Кармезины и откинул ее юбку повыше, так что открылось белое бедро. Но Кармезина оттолкнула его руку.

— Что это вы себе позволяете? — строго спросила Тиранта

Кармезина, в то время как Эстефания, обратив к подруге обезумевшее лицо, изо всех сил грызла покрывала и простыни, чтобы не выдать себя криком. — Для чего вы полезли ко мне под юбки?

— Поискать насекомых, — ответил Тирант. — Они любят забираться в укромные места и…

Тут оба захохотали, упав друг другу в объятия и даже позабыв на миг о своем обоюдном желании, предаться которому не отваживались до заключения законного брака.

А Диафеб поднялся над Эстефанией, как убийца над жертвой, и растерянно, как ребенок, смотрел на кровавое пятно, что растекалось по ее рубашке.

— Что вы наделали! — рыдала Эстефания. — Как вы искупите эту кровь, сеньор?

Она задыхалась и готова была убить Диафеба первым же ножом, какой попадет к ней в руки.

Понимая это, он тихонько отошел и устроился в самом отдаленном и темном углу, где скорбно забулькал кувшином с водой. И выпил Диафеб всю воду, приготовленную для утреннего умывания.

А Тирант и Кармезина, разомкнув свои объятия, окружили Эстефанию и принялись утешать ее.

— Что обо мне скажут! — вздыхала она.

— О вас никто ничего дурного не скажет, — заверил ее Тирант. — Ведь вы, сестрица, сделали лишь то, что было любезно вашему мужу, а тайные браки так же святы перед Господом, как и явные.

А Кармезина гладила ее по влажным волосам и говорила:

— Как я завидую вам, сестрица! То, чего боятся все девственницы, у вас уже позади, а мне еще предстоит испытать все это.

Эстефания подняла на нее полные тяжелых слез глаза:

— Это ужасно!

— Опишите! — попросила Кармезина.

— Как будто в твое естество вонзилось тяжелое горячее бревно! — сказала Эстефания и поглядела в темноту, туда, где обретался Диафеб. — Не знаю, смогу ли я теперь смотреть на сеньора Мунтальского без отвращения.

— У него есть ваше письмо, в котором вы обещаете ему выйти за него замуж, — напомнил Тирант, целуя Эстефанию в щеку.

Эстефания разрыдалась и заявила, что ненавидит всех, включая и принцессу. Она зарылась лицом в подушки и проплакала до рассвета. Кармезина целовала ее плечи и руки, а Тирант гладил ее ноги и особенно мизинчики, потому что полагал, будто все самое лучшее у женщины заключено в мизинчиках на руках и ногах. Ибо это самый бескорыстный палец, на котором редко носят кольца, и он не участвует ни в одном из жестов: ни в крестном знамении, ни в каком-либо непристойном жесте, ни в указывании на что-либо, ни в скрещении пальцев при лжи или при упоминании нечистого.

Оба они были

так заняты, лаская Эстефанию, что позабыли о снедавшем их желании и только с первым лучом зари спохватились — да было уже поздно.

— Уходите! — словно очнувшись от забытья, приказала принцесса. — Смотрите, в комнате теперь все видно без свечи. Скоро утро, а я не хочу, чтобы кого-либо из вас застали в этой комнате.

И двоюродные братья поспешно ушли.

Принцесса сняла платье и стала искать в сундуках другое, для себя и Эстефании. Герцогиня Македонская, сорвав с себя окровавленную рубашку и бросив ее на пол, сидела обнаженная на кровати и мутным взглядом следила за Кармезиной. Казалось, Эстефания ничего вокруг не видит и не замечает, а единственное ее желание — забраться в постель, натянуть на голову одеяло и спрятаться от всего белого света.

Кармезина вынула из сундука два платья, красное и белое, и выпрямилась, прижимая их к груди.

— Эстефания, дорогая подруга! — воскликнула она. — Вот мы с вами и побывали на самой кровопролитной из всех войн!

Глава тринадцатая

Время есть субстанция, обладающая коварством, и Тирант получил возможность утвердиться в этом мнении сразу же после того, как принцесса выставила его из своих покоев.

Наступило утро того дня, когда императору с придворными дамами и всей свитой предстояло отправиться в обратный путь — в Константинополь. Тирант сам подал такой совет государю. Он ни секунды не колебался, ибо считал это решение единственно верным.

Император сразу же согласился со своим командующим и начал деятельно готовиться к отъезду.

И время принялось за свои хитрые проказы. Сперва оно растянулось до бесконечности. Казалось, процедурам умывания, одевания и причесывания не будет конца. Диафеб ходил взад-вперед с глупым видом и прошелся таким образом перед глазами Тиранта восемьдесят два раза. Тирант хотел сказать ему что-нибудь, но тут время оборвалось: объявили, что начинается месса.

Несколько мгновений Тирант провел в безвременьи, как бы зависнув между «только что» и «сразу же» — в пустоте, которая могла бы длиться бесконечно.

Внешне этого не было заметно, ибо для постороннего взгляда было очевидно, что севастократор завершил свой туалет, провел ладонями себя по бокам, потрогал шрам на щеке и отправился к мессе.

Кармезина с Эстефанией уже находились в часовне. Эстефания, с распухшим от слез лицом и отрешенным взглядом, молилась, не слушая пения. Кармезина просто стояла возле колонны и смотрела в пустоту. Тиранту показалось, что принцесса плывет над бездной, которой представлялся в эти минуты каменный пол часовни. Свет падал сквозь цветные окна таким образом, что все платье принцессы вдруг предстало взору не как обычные тканые одежды, принятые у людей, но как драгоценные пестрые перья.