Византийское путешествие
Шрифт:
Этим императором был Михаил VII Дука, сын Константина Х и ученик Михаила Пселла, который называл его «гордостью поколения и чрезвычайно привлекательным по характеру человеком». Иоанн Скилица разрывает в клочья этот покров лести и так пишет о новом императоре: «Тратя свое время на бессмысленные поиски красноречия и теряя силы в составлении бездарных ямбов и анапестов, он привел империю к краху, ведомый в никуда своим учителем философом Пселлом». Через несколько лет население Каппадокии оказалось отрезанным от столицы. Монастыри в Белисирме, Япракхисаре и Селиме использовались по назначению от силы в течение сорока лет, после чего и их накрыла волна разрушения. Развитие искусства резко оборвалось. Анатолия была эллинизирована наследниками Александра Македонского и стала христианской в царствование Константина Великого. Теперь же все это было поставлено под удар.
Госпожа Тамара и ее эмир
Церковь Бахаттина названа так в честь какого-то местного чудака, использовавшего ее в качестве сеновала. Спрятанная среди обломков скал менее чем
Мы спустились с холма и двинулись вверх по левому берегу Мелендиза. Затененная ивами и дикими маслинами тропа временами петляла, огибая скатившиеся с высоких склонов гигантские валуны. Вопреки ироническим замечаниям святого Григория Богослова, воды Мелендиза были кристально чисты и по берегам оторочены лентами стелющейся красной травы. Вечерело, и долина тонула в тени и покое. Высоко над головами освещенные солнцем вершины напоминали позолоченные карнизы. Наши юные проводники внезапно свернули направо, к группе из нескольких бесформенных валунов. Дороги здесь не было, только паутина козьих троп, и, лишь забравшись по крутому склону на высоту метров в пятьдесят, я заметил в грубо вырубленной нише следы яркой живописи. Когда мы вскарабкались на поросший травой узкий выступ (наша компания возросла до семи человек за счет примкнувшего к нам невысокого белокурого пастуха) и подошли ближе, стало ясно, что в нише изображен святой Георгий, попирающий змея. Его белый конь с искусно заплетенным пышным хвостом и изогнутой шеей напоминал конные статуэтки династии Тан, а от самого Георгия остались лишь фрагменты оранжевой туники, зеленых сапог, щита и ниспадающего темно-коричневого плаща. Слева от ниши находилась церковь, буквально вывернувшаяся наизнанку по причине падения ее северной стены, а в ней – та единственная во всей Каппадокии фреска, которую я больше всего жаждал увидеть.
Нельзя сказать, что эта живопись отличается какой-то особой красотой, и к тому же она серьезно повреждена: мусульмане выдолбили лица людей, а сверху ее покрывают длинные греческие надписи, одна из которых четко датируется 1826 годом. Фреска представляет собой изображение святого Георгия с копьем и щитом, окруженного портретами дарителей церкви: слева – бородатый мужчина, одетый по-турецки в чалму и кафтан; справа – женщина в византийском придворном одеянии, протягивающая нам модель храма, – бледная и странным образом преображенная копия императорских портретов из южной галереи Святой Софии.
Фреску сопровождает пояснение, полностью до нас дошедшее и распахивающее широкое окно в далекое прошлое. Вот оно: «Эта наисвятейшая церковь, посвященная святому великомученику Георгию, была чудно украшена при содействии, по благой воле и заботе госпожи Тамары, здесь изображенной, и ее эмира Василия Гиагопоса при благородном и великом султане Масуде в то время, когда господин Андроник правил ромеями». Некоторые факты понятны сразу же: Тамара, судя по имени, – грузинка и, поскольку надпись упоминает Василия как «ее эмира», – его жена. Василий явно служил в армии сельджуков и занимал там высокий пост. Султан Масуд – это Масуд II, вступивший на трон в 1282 году; господин Андроник – император Андроник II Палеолог, занявший престол в том же году. Из всего этого можно заключить, что храм был высечен в скале между 1282 и 1304 годами. Таким образом, исполненные более чем через два века после турецкого завоевания фрески – живое свидетельство постоянства византийской художественной традиции и мудрости сельджуков.
Каппадокийские христиане в конце XI века имели все основания для пессимизма, но в следующем столетии обстоятельства их жизни заметно улучшились. По мере того как султаны в Конье сосредоточили свою власть над Анатолией, они научились ценить таланты своих христианских подданных, все еще составлявших большинство населения, и делали все, чтобы защитить их от набегов тюркских кочевых племен. Области, опустевшие во времена первых набегов и переселений, вновь заселялись христианами. И даже если сельджуки в силу своего темперамента не были склонны к терпимости, сама жизнь заставляла их быть терпимыми – иначе их государству пришлось бы погибнуть. Толерантность правительства воспроизводилась в низших слоях общества в виде экзотического и переменчивого синкретизма. Турки и греки поклонялись одним и тем же святым, обычай крещения распространился среди анатолийских мусульман, которые верили, что без помазания христианским священником их дети будут болеть и дурно пахнуть. Обычаи дервишей Бекташи – смесь элементов ислама, центральноазиатского шаманизма, иудаизма и христианства. При таких обстоятельствах каппадокийским христианам нетрудно было найти общий язык со своими новыми господами, и к началу XIII столетия они снова начали строить церкви и расписывать их. К концу XIII века некоторые христиане из высших сословий (Василий Гиагопос в их числе) пришли к выводу, что их интересы совпадают с интересами приходящего в упадок султаната.
Но насколько печальна и беспросветно тосклива эта надпись! «Благородный и великий султан Масуд» почти не имел
Небо еще голубеет над долиной, но вершины холмов уже потемнели. Мальчишки разбежались по домам и к животным, которых они оставили, когда отправились с нами. Огромное солнце садится за Хасандагом, цепляясь лучами за землю. Мы возвращаемся в Юргюп через Деренкюю, где всё внезапно потеряло свой цвет, где люди на улицах напоминают бледных призраков…
Эпилог
И все богатство града и его жителей можно было видеть в палатках турецкого лагеря, а сам город стоял покинутый, безжизненный, нагой, беззвучный, лишенный и формы, и красоты. О Город, Город, царица всех городов! О Город, Город, средоточие четырех концов Вселенной! О Город, Город, гордость ромеев, просветитель варваров! О Город, Город, второй рай, взращенный к западу, сгибающийся под тяжестью духовных плодов… Где твоя красота? Где тела апостолов? Где багряная мантия, где копие, где губка, где посох?.. Где останки святых? Где тело первого Константина и тела его наследников? О дороги, дворы, перекрестки, поля и виноградники!.. О храм! О земной рай! <…> О священные и благословенные места! <…> О древние и новые законы! О величие церквей! О скрижали, начертанные перстом Бога! О процветание! О граждане! О армия, некогда бесчисленная, а ныне невидимая, словно корабль, утонувший в пучине! О дома и дворцы всех мыслимых видов! О священные стены! Ныне я припоминаю вас всех и, как если бы вы были воплощенными существами, скорблю вместе с вами, хотя потребен новый Иеремия, дабы возглавить хор в этой скорбной трагедии…
Золотые ворота
Дорога из Юргюпа в Стамбул на автобусе занимает двенадцать часов. Автобус отъезжает ранним вечером и прибывает на рассвете. Несмотря на предоставление дежурных удобств, вроде влажных салфеток с ароматом лимона и неограниченного количества холодной воды, никому не рекомендую проделывать это путешествие. Турки, вопреки своей репутации стойкой и закаленной нации, смертельно боятся сквозняков, и водитель выключает кондиционер всякий раз, как только ваша бдительность ослабевает. Кроме того, турецкие мужчины считают своим патриотическим долгом дымить, как паровозы, так что воздух в салоне вскоре становится соответствующим. Я то спал, то просыпался, и сны все были какие-то обрывочные. Якобы я сплю в устланном роскошными коврами номере гостиницы «Малая Азия». Почему-то рядом со мной то и дело появляется и исчезает какой-то мальчик. Комната украшена бумажными букетами, вымпелами и пластиковыми занавесками. Мальчик одет в темно-синюю накидку и колпак, усеянный серебряными звездами. Я ненадолго проснулся и увидел полную луну, заливающую своим светом зеркало огромного соленого озера в центре Анатолийского плоскогорья.
За Анкарой дорога начала подниматься в горы, что меня озадачило. Почему мы не поехали более легким путем – вдоль северного края плоскогорья и по долине реки Сакарьи? Я вновь провалился в сон, на этот раз без сновидений. В горах вскоре начался дождь. Он продолжался и тогда, когда серый рассвет осветил унылые окраины Измита – древней Никомедии. Береговая линия между Измитом и Стамбулом некогда была очень красивой, но теперь ее безвозвратно изуродовали. Здесь, среди поместий, небольших укрепленных городков и знаменитых монастырей император Феофил выбрал место для строительства своей резиденции в Бриасе, напоминавшей дворцы из «Тысячи и одной ночи». Ныне море отравлено, большая часть лесов вырублена. Я подавленно и безучастно разглядывал, не в силах оторвать взгляд, голые склоны холмов и штабеля бревен, достигающие высоты пятиэтажного дома. Заводские печи вспышками освещали берег; химические заводы выпускали клубы желтого дыма; цементные заводы и карьеры покрывали окрестности густым слоем пыли. Рай земной, воспетый византийскими поэтами и историками, превратился в подобие ада. После недель, проведенных в пустынных пространствах плоскогорья, этот суетливый, беспорядочный и скудный пейзаж воспринимался как наваждение: казалось, стоит только закрыть глаза, и он исчезнет; но, увы, его присутствие оказалось неотступным, как мигрень.