Византийское путешествие

Эш Джон

Автострада, свернув через холмы к северу, внезапно взлетела на высоченный мост над Босфором, и прежде чем мы успели это понять, автобус перебрался из Азии в Европу и нырнул в застроенные высотками предместья, окружающие Перу. Мы высадились на автовокзале в долине речушки Ликос, недалеко от ворот Святого Романа. Никаких памятных знаков, а ведь 29 мая 1453 года именно здесь после двухмесячной осады турки прорвались сквозь стену, и последний император Константин XI Палеолог, не пожелав пережить утрату Города, бросился в гущу схватки и навсегда исчез. Его тело так и не нашли, что породило многозначительную легенду о том, что ангел выхватил Константина из гущи битвы и спас, а потом усыпил его или превратил в камень рядом с Золотыми воротами, огромной триумфальной аркой в южной части городской стены. Отсюда в назначенный день он должен восстать, дабы вернуть Город христианам и восстановить империю ромеев. Эта легенда широко распространена среди стамбульских греков, а для турок Золотые ворота стали запретным местом.

Во второй половине дня мы добрались до Золотых ворот на стареньком пригородном поезде,

курсирующем вдоль берега Мраморного моря. Сейчас это место редко посещают, а когда-то ворота были одним из городских чудес и даже воспроизводились далеко на севере, в Киеве и Владимире. Украшенные позолоченными статуями императоров, скульптурами слонов и изображениями богини Победы Ники и богини Судьбы Тюхе, Золотые ворота служили для церемониального возвращения в город василевса по случаю его триумфа. При Османах их встроили в крепость Едикуле (Семь башен), но еще до завоевания две из трех огромных арок были замурованы, а большая часть скульптурного убранства исчезла. В последние полтора столетия существования империи, когда члены династии Палеологов соперничали между собой, а турки все туже затягивали петлю, для празднования триумфов не было никаких оснований. Со стороны османской крепости Золотые ворота – гладкая стена из белого мрамора, разорванная одной-единственной аркой, перегороженной полуразвалившейся машиной («рено», если мне не изменяет память). Я мог бы понять пренебрежение к этому памятнику – оно для беспристрастного историка даже предпочтительнее, – но здесь речь идет о намеренном оскорблении: кто-то не поленился перегнать развалюху через широкий четырехугольник крепости и оставить ее именно здесь. Железные ворота за автомобилем были заперты, и я, чувствуя подступающую ярость, решил забраться на верхушку ближайшей башни, посмотреть, что осталось от огромных стен, построенных Феодосием II в V веке, и поразмыслить о вековечной вражде народов и религий. Не успел я влезть на парапет, как увидел входящего в ворота рабочего и понял, что это мой единственный шанс. Сбежав по ступеням и миновав двор, я до полусмерти напугал работягу, мочившегося на глыбу белого мрамора. Он быстро застегнул брюки и жестами показал, что мне следует уйти, но невинная улыбка и фотоаппарат сделали свое дело. Теперь я смог оценить все величие ворот. Их арки необычайно высоки – настолько высоки, что в 628 году, когда император Ираклий праздновал победу над персами, под ними прошла процессия слонов. По сторонам ворота ограничивают массивные квадратные башни, которые напоминают пилоны египетского храма, отделанные мрамором, чудесным образом сохранившим мерцающий белый цвет слежавшегося снега. Лучшее место для упокоения последнего императора, героической смертью спасшего потускневшую репутацию своей династии! Не удивительно, что эта легенда до сих пор вызывает в определенных кругах трепет.

Пантократор

Купола монастыря Пантократор величественно вздымаются над вершиной холма, господствующего над Золотым Рогом. Во время предыдущих приездов в Стамбул я избегал этого места, хотя здесь находится усыпальница императоров Иоанна II Комнина, Мануила I Комнина и Мануила II Палеолога – людей, к которым я испытываю величайшее уважение. Это уважение и не позволяло мне идти туда, поскольку я слышал, что Пантократор пребывает в полном запустении, и не хотел испытать разочарование. Тем не менее в полдень 28 июня я решил, что откладывать поездку туда нельзя: мое путешествие подходило к концу, пришло время отдавать последние долги.

Мы идем по переулку, круто взбирающемуся вверх под аркой акведука Валента. Все в этом нищем районе имеет цвет грязи, пыли и гнилого дерева: всюду видны фундаменты обвалившихся стен и остатки арок, вероятно развалины внешних строений монастыря. Люди на извилистых переулках указывают нам путь, и, выбравшись наконец из морока обвалившихся домов, мы видим перед собой три соединенных друг с другом церкви Пантократора. На них многочисленные следы увечий – заложенные кирпичом окна, грубые подпорки вместо мраморных декоративных колонн… Но семь апсид храмов, украшенных нишами и декоративными аркадами, производят чарующее впечатление застывшей волны. Кирпич и каменная кладка мягкого красного цвета. Я счастлив, что все-таки оказался здесь.

Относительно Пантократора нет нужды прибегать к догадкам и гипотезам, поскольку до нас дошел текст монастырского типикона, или уставной хартии. И этот составленный в 1136 году под руководством Иоанна II типикон – дотошно детализированный документ, из которого становится известно, что монахи надевали и чем питались, сколько вина пили, где должны были стоять во время церковных служб и каким образом освещать храм. Там же указаны молитвы, которые надлежало читать, и гимны, которые следовало петь во спасение членов императорской семьи. Но для современного читателя значительно важнее те части типикона, которые имеют непосредственное отношение к благотворительной и практической деятельности. При монастыре имелась больница на пятьдесят коек, богадельня на двадцать четыре места, лепрозорий и купальня, в определенные дни отдававшаяся для общественных нужд. Пациенты в больнице обеспечивались матрасами, коврами, подушками, одеялами, рубахами и верхней одеждой. За больными женщинами ухаживали монахини: ежедневно специальные проверяющие обходили палаты, выслушивая жалобы пациентов. Больница располагала приспособлениями для чистки и заточки хирургических инструментов, число которых доходило до двухсот, причем некоторые из них отличались исключительной сложностью. Устные предписания оговаривали мельчайшие подробности питания и гигиены больных, а также отопления и вентиляции помещений.

Роберт Байрон нисколько не преувеличивал, когда писал: «Если

говорить об организации благотворительных учреждений, то в Западной Европе вплоть до XIX столетия нельзя найти ничего подобного, что сравнилось бы с отсталым греческим Востоком». Иоанн II лишь следовал по стопам своего отца, построившего комплекс Орфанаж, который, если верить Анне Комнина, имел размеры небольшого города и мог дать пристанище нескольким тысячам опекаемых – больным, сиротам, слепым, престарелым ветеранам… Младший брат Иоанна Исаак также построил больницу, да и другие члены семьи, особенно Анна и Мануил I, не считали для себя унизительным изучать медицину и применять знания на практике. Поскольку все Комнины проявляли неослабевающий интерес к литературе, искусству, богословию, науке и (по необходимости) к военным знаниям, они явно опередили свое время и по праву заслужили звание людей Возрождения.

Любопытно, что, хотя императоры этой династии усердно воспевали военные добродетели своих анатолийских предков и посвящали свободное время такому традиционно мужскому занятию, как охота, женщины под их управлением достигли необычайной степени свободы и влияния. Неподалеку от Пантократора, но чрезвычайно трудно находимая в путанице узких переулков, находится небольшая церковь монастыря Пантепоптес, построенная Анной Далласина, выдающейся матерью Алексея I. Анна Комнина описывает ее как женщину «превосходной добродетели, ума и энергии», имевшую «исключительную способность к общественным делам, владевшую даром организации и управления. Она могла править не одной только Римской империей, но с равным успехом и любой империей этого мира». В первые годы своего царствования Алексей зависел от ее советов, а покидая столицу (что случалось нередко), доверял матери бразды правления. Ее слово было законом, так что основателем династии Комнинов вполне можно считать именно эту женщину. Анна Комнина замечает, что, хотя Алексей «номинально был императором… только она одна имела подлинную власть». Этот воинствующе феминистский по тону панегирик, созданный Анной в честь своей бабушки, был написан с дальним прицелом: она и сама рассчитывала управлять империей посредством своего уступчивого мужа, которому однажды был обещан трон. Лишь после того, как политические притязания Анны Комнина потерпели крах, она взялась за написание великой истории правления своего отца, обеспечившей ей вечную славу. В этом сочинении она демонстрирует всеобъемлющее знание греческой классики, твердые политические взгляды и поразительные познания о ведении осадной войны. «Алексиада», без сомнения, один из шедевров средневековой литературы.

Две Анны – Далассина и Комнина – задали тон: женщины этого семейства отличались образованностью и целеустремленностью. Очень характерна для них реакция севастократориссы Ирины, которая, когда Мануил заподозрил ее в нелояльности, чтобы выразить свое возмущение, поручила известному поэту защитить ее репутацию в стихах. После смерти Мануила его энергичная дочь Мария ввязалась в политику и возглавила восстание против своей мачехи – весьма непопулярной в народе регентши. Ни одна из этих женщин не ограничивала свои интересы и действия традиционными представлениями о том, как подобает вести себя представительницам слабого пола. Будучи образованными членами высшего общества, они полагали своим неотъемлемым правом играть в нем главные роли – весьма плодотворная тема для историков феминизма.

Я приближался к Пантократору с противоречивым чувством: одновременно хотел и не хотел увидеть его внутреннее убранство. Немногое там пережило пятьдесят лет венецианских грабежей и пять веков запустения. Двери были заперты, что, казалось бы, снимало проблему, но возникший откуда-то мальчуган опрометью бросился искать ключ. Из рассказов современников и археологических свидетельств известно, что интерьеры Пантократора отличались когда-то исключительной роскошью. Купол южной церкви поддерживали четыре огромные порфировые колонны, их окружали мозаики, фрески, мраморные облицовки, чудесного цвета эмали и сосуды, золотая и серебряная мебель. Что еще удивительнее – ведь мы считаем это западным изобретением – в окна были вставлены фигурные окрашенные стекла! Всю внутренность храма когда-то наполнял отраженный цветной свет, но то, что мы увидели, когда распахнулась дверь, оказалось невероятно мрачным и зловещим. За вычетом розовых и зеленых мраморных рам дверных проемов, широкие пространства двойного нартекса были лишены каких-либо следов орнаментов, даже кирпичи сводов были вынуты.

Я надеялся на лучшее в южном храме. Мне доводилось видеть фотографии потрясающего мраморного пола с переплетенными между собой медальонами и угловых панелей с виноградными лозами и таинственными фигуративными элементами, которые ученые идентифицировали как изображение подвигов Геракла или астрологических знаков, – согласитесь, и одно, и другое не слишком обычно для христианского храма. Но мне не довелось разгадать эту загадку: весь пол в церкви был покрыт деревянным настилом… Симпатичная женщина, впустившая нас внутрь, отвернула в сторону ковер и открыла в настиле небольшой люк, так что мы смогли увидеть выполненное на темно-красном и бледно-желтом камне изображение всадника, окруженное стилизованными гроздьями винограда. В южной церкви сохранилось несколько мраморных панелей, но мозаики утрачены, эмали исчезли бесследно или были увезены в Венецию, вместо четырех порфировых колонн – отвратительные барочные столбы. С северной церковью еще хуже: от изначального убранства сохранились только декорированный виноградом карниз и фрагмент красной с золотом мозаики в арке окна. Колонны фивийского мрамора заменены грубыми квадратными столбами, большая часть окон выбита, так что голуби, рассевшиеся на высоких подоконниках, чувствуют себя здесь полными хозяевами: несколько недель после посещения храма я не мог забыть эхо, вызванное монотонным хлопаньем их крыльев.