Визариум. Проникновение миров
Шрифт:
Бабу Машу Толя нашёл в коридоре возле туалета, она мыла полы.
– Здрасьте, тёть Маш, – подошёл к ней. – А можно у вас кое-что спросить?
Протянул открытый на нужной странице журнал, показал пальцем:
– Вы не знаете, кто вот этот?
Баба Маша прислонила к стене швабру, вытерла руки о халат, взяла журнал. Подошла под лампу, откуда-то достала и надела очки.
– Который?
– Вот этот, – показал Толя.
Баба Маша приблизила журнал к лицу, потом отдалила.
– Так это Паша Скворцов.
Она закрыла журнал, посмотрела обложку:
– О,
– Скворцов… – пробормотал Толя. – Константиныч, что ли? Который компрессорщик?
Баба Маша посмотрела в журнал, подняла взгляд на Толю:
– Что? А, да, он. А вот я.
Она протянула раскрытый журнал. Толя посмотрел на фото немолодой полноватой женщины в платье в горошек, отдалённо похожей на бабу Машу. «Заведующая столовой Мария Ивановна Лебедь», – прочитал он под фотографией.
«Скворцов, значит, – думал Толя, идя вечером домой, – Павел Константинович…Под самым носом сидит – в компрессорной. И как я про него раньше не подумал? Когда после сока комбинат рассматривал – вообще не увидел. Странно… Что же, получается, молодой Константиныч дал мне подсказку о себе самом постарше?»
Толя решил, что так оно и есть. Больше воином со сломанным мечом быть просто некому.
Воодушевлённый удачей с фотографией, Толя пришёл домой, и там его воодушевление мигом пропало. Алёнка вышла навстречу осунувшаяся, не похожая на себя. С кухни странно пахло, посмотрел – в накрытой миске настаивался отвар каких-то трав.
Подошёл к Алёне, та обняла его, уткнулась головой в плечо.
– Мне страшно, – услышал её шепот.
Прижал к себе, погладил по голове. Что ей сказать, не знал.
Ночью Толе приснился старый кошмар, но в новой версии. Теперь во сне с ним была Алёнка. Толя шёл на комбинат, и она шагала рядом. Хотел остановиться – и не мог, ноги сами вели туда, к монстру. «Не ходи со мной!» – силился крикнуть, но получались только стоны и жалобное мычание. Раньше Толя думал, что ничего хуже кошмара со спрутом и быть не может, теперь понял – может, ещё как может. Когда они с Алёной оказались в камере и из стены полезли толстые щупальца, Толя с усилием проснулся, сел на кровати, приходя в себя. Ничего себе…
И тут почувствовал: рядом мечется, стонет Алёнка. Зажёг свет, бросился будить. Долго не получалось, а когда вырвал-таки жену из тисков сна, наполненные ужасом глаза не узнавали Толю, и с минуту она кричала и яростно отбивалась, а потом, постепенно стихнув, вдруг затряслась в рыданиях. Толя увёл Алёну на кухню, буквально влил в неё стопку водки, а когда закипел чайник – горячего чаю.
Они просидели на кухне до самого рассвета, но и потом ложиться в кровать Алёна отказалась, и Толя уложил её в другой комнате на диване, а сам примостился рядом на полу.
На следующий день Толя, отработав, закрыл торговлю на час раньше: нужно действовать, тут не до трудовой дисциплины.
Завесил средних размеров мороженую курицу, положил в пакет к двум бутылкам водки и отправился к Скворцову –
– Здравствуй, Константиныч, – сказал Толя. – Тут тебе просили передать…
Достал и положил на стол курицу, бутылки поставил рядом, прямо в пакете, придержал, чтобы не упали.
– У нас там в камере двенадцать градусов, – сказал Толя. – Маловато. Василий просит догнать хотя бы до пятнадцати.
Скворцов снял очки, положил на газету, отодвинул в сторону. Заглянул в пакет, хмыкнул в усы. Пригладил седоватые волосы.
– Садись, – указал на скамью. Толя отодвинул картонный короб, где блестели стёклами противогазы, сел. В этой каморке Толя раньше не был – заглядывал, но ни разу не заходил. Осмотрелся. На соседнем длинном столе лежали раскуроченный магнитофон и паяльник на подставке. Пахло канифолью и машинным маслом. За прикрученными к столу небольшими тисками стоял ящик со слесарным инструментом, пылесос без верхней крышки, пара картонных коробок. На стене располагалась большая картина – берёзовая роща в толстой резной раме, рядом с картиной, ближе к нижнему краю, висел небольшой портрет Высоцкого, известный – где он с сигаретой между пальцами.
Скворцов закрыл дверь на крючок, достал из пакета бутылки, спрятал в ящик стола, курицу отнёс в маленький чумазый холодильник. Позвенел в шкафу посудой, на столе появились банка с солёными огурцами, блюдце с салом, чёрный хлеб в целлофановом пакете. Сходил к вешалке, где висели чистый плащ, телогрейка в пятнах мазута, а между ними длинное меховое пальто. Из кармана пальто достал бутылку водки – начатую, примерно без трети – поставил на стол.
– Разливай. – Он протянул Толе стаканы, сам взял нож с перемотанной синей изолентой ручкой, стал резать сало. Стаканы были классические, гранёные, почти чистые. Толя разлил по половине. Всё шло по плану.
– За сотрудничество, – улыбнулся Скворцов.
Чокнулись, выпили. Закусили, похрустев огурцами.
– Ты же не городской, да? – спросил Скворцов. – Где родился, вырос?
Толя рассказал.
– Я там бывал, – обрадовался Скворцов. – У дружбана моего старинного жена оттуда, они в училище познакомились. Мы в первый раз как туда поехали, додумались на танцы вечером пойти. Еле ноги унесли. Если бы не её брат, нас бы там и покалечили на фиг.
Он замолчал – сидел, улыбался.
– И что, живут? – спросил Толя.
– Кто?
– Ну, дружбан с женой.
– А, – сказал Скворцов. – Живут, наверно… Давно не виделись.
Он разлил по стаканам остаток. Выпили.
– Вообще, – сказал Скворцов, занюхав кусочком хлеба и бросив его в рот вместе с маленькой полоской сала, – я заметил: люди из села как-то честнее, порядочнее по жизни.
Толя был не вполне согласен, но возражать не стал. Да он и не считал себя сельским жителем – вырос в двухэтажном многоквартирном доме, к тому же на втором этаже.