Визит лейб-медика
Шрифт:
Как все говорили, няней. Он оказался помещенным во дворец, на остров, вдали от балов-маскарадов и театральных интриг, его роль сводилась к наблюдению за играми и маниакальными тирадами Кристиана. Все это было бессмысленным и вызывало у него ярость. Он ведь ma^itre de plaisir! Министр культуры! Где здесь была культура? В королевской люльке? Выезды на природу он находил утомительными. Любовь королевы и Струэнсе его раздражала, она исключала проявление всякого интереса к нему самому. Его отослали от итальянских артисток. Игру Каролины Матильды и Струэнсе с этим маленьким
Ему не хватало двора, Копенгагена, театра. Он чувствовал себя бессильным. Его задачей было развлекать короля, чье поведение, как и всегда, было комичным. Он оказался сторожем сумасшедшего монарха.
У него были более серьезные амбиции. Это привело к конфликту.
По сравнению с теми последствиями, которое это происшествие имело, случившееся было просто забавным пустяком.
Однажды, во время обеда у королевы, король, не принимавший участия в общей беседе, а по своему обыкновению что-то бормотавший себе под нос, вдруг встал и каким-то странным, искусственным тоном, будто бы он был стоящим на сцене артистом, прокричал, указывая на Бранда:
— Я сейчас основательно пройдусь по вам палкой, поколочу вас, поскольку вы это заслужили! Я к вам обращаюсь, граф Бранд, вы поняли?
Стало очень тихо; через минуту Струэнсе и королева отвели короля Кристиана в сторону и стали ему что-то оживленно говорить, но так, чтобы остальным этого слышно не было. При этом король расплакался. Потом он жестами, но все еще сотрясаясь от рыданий, подозвал своего старого учителя Ревердиля; они вместе вышли в вестибюль, где Ревердиль стал успокаивающе беседовать с королем и утешать его. Быть может, он к тому же поддержал и подбодрил Кристиана, поскольку Ревердиль всегда презирал Бранда и, возможно, считал выпад Кристиана в каком-то смысле весьма своевременным.
Во всяком случае, Ревердиль короля не выбранил, за что его впоследствии подвергли критике.
Остальные участники трапезы решили, что короля следует проучить, дабы воспрепятствовать подобным оскорбительным выступлениям в дальнейшем. Струэнсе строго сообщил королю, что Бранд требует извинений и сатисфакции, поскольку он подвергся публичному издевательству.
Король на это только заскрежетал зубами, пощипал свое тело руками и отказался.
Позднее, после ужина, Бранд зашел к королю. Он потребовал, чтобы Моранти и паж королевы Феб, игравшие с королем, удалились. Затем он закрыл дверь и спросил короля, какое оружие он предпочитает для той дуэли, которая сейчас должна будет состояться.
Объятый ужасом король в смертельном испуге замотал головой, после чего Бранд сказал, что кулаки, пожалуй, сойдут. Тогда Кристиан, любивший играть в борьбу, подумал, что сможет отделаться таким, возможно, шутливым образом, но Бранд, охваченный совершенно необъяснимым и неожиданным бешенством, безжалостно сбил Кристиана с ног и стал осыпать плачущего монарха ругательствами. Борьба переместилась на пол; и когда Кристиан попытался защититься руками, Бранд укусил его за указательный палец так, что потекла кровь.
Затем, оставив
Струэнсе запретил всем об этом распространяться. Следовало говорить, если кто-нибудь спросит, что жизнь короля не была в опасности, что граф Бранд не пытался убить короля, что король привык играть в борьбу, что это — полезное упражнение для конечностей; но следовало соблюдать строжайшее молчание о том, что произошло.
Королеве Струэнсе, однако, очень озабоченно сказал:
— По Копенгагену распространяются слухи, что мы хотим убить короля. Если эта история просочится, будет плохо. Я просто не понимаю Бранда.
На следующий день Бранда в должности первого адъютанта сменил Ревердиль, и у Бранда стало больше времени для игры на флейте. Ревердиль же, тем самым, лишился времени для доработки своего плана по отмене крепостного права. Больше времени для флейты, что отразилось на политике.
Бранд вскоре забыл об этом эпизоде.
Позднее у него будет повод вспомнить.
3
Осень в тот год наступила поздно; вечера были тихими, и они прогуливались, пили чай и ждали.
В тот раз, год назад, в конце прошлого лета, в ашебергском парке, все было таким волшебным и новым; теперь они пытались возродить это чувство. Они словно бы пытались накрыть это лето и Хиршхольм стеклянным колпаком: они предчувствовали, что там, снаружи, в темноте, в датской действительности, число врагов увеличивается. Нет, они это знали. Врагов было больше, чем в то бабье лето в ашебергском парке, когда еще существовала невинность. Теперь они словно бы находились на сцене, и конус света постепенно сужался вокруг них; маленькая семья в луче света, а вокруг них — темнота, в которую им не хотелось ступать.
Самым главным были дети. Мальчику было три года, и Струэнсе осуществлял на практике все те теоретические принципы воспитания детей, которые он раньше только формулировал: здоровье, естественная одежда, купание, жизнь на открытом воздухе и естественные игры. Девочка тоже должна была скоро к этому присоединиться. Пока она была еще слишком маленькой. Она миловидная. Она — любимица. Девочка вызывала всеобщее восхищение. Эта маленькая девочка была, однако, и все это знали, но никто об этом не говорил, самой сердцевиной, куда теперь направлена ненависть датчан против Струэнсе.
Ублюдок. Они ведь получали донесения. Все, казалось, знали.
Струэнсе с королевой часто сидели на узкой, поросшей деревьями, полоске перед левым крылом дворца, куда была вынесена садовая мебель, и где зонтики защищали их от солнца. Отсюда хорошо просматривался расположенный на другом берегу парк. Однажды вечером они с расстояния наблюдали за Кристианом, которого, как всегда, сопровождали Моранти и собака; Кристиан бродил по другую сторону озера, занимаясь скидыванием статуй.
Это было в той части парка, где стояли статуи. Статуи были постоянным объектом его бешенства или шутливого настроения.