Визуальные искусства в ситуации глобализации культуры: институциональный аспект

Демшина Анна Юрьевна

Экологическая культура подразумевает и стимулирование диалога автора и потребителя, что позволяет избежать перепроизводства и сохранить национальные, этнические отличия. Экологический подход удивительно раскрывается в работах японских дизайнеров И. Ямомото, Реи Кавакубо, Иссеи Мияки. Их коллекции развивают экологизацию отношений, соответствуют новому «экологическому» пониманию одежды, в которой человек изначально гармоничен со средой жизни. Одежда выглядит современно за счет особого отношения к традиции, которая видится не прошлым, а основой для настоящего. Общие принципы японского традиционного костюма: свободный крой, универсальность, простота, многослойность – не цитируются современными модельерами, а выступают как законы формообразований костюма.

Для японской моды характерно внимание к технологии производства, созвучное экоэстетике: ремесленные и суперсовременные технологии могут органично сочетаться между собой. Взаимодействие традиционализма с современными и ремесленными технологиями, актуальными для улицы трендами характерно

для И. Мияки. Основная идея Мияки – дизайн удобной одежды, универсальные модели, которые должны не быть предметом престижа, а просто доставлять удовольствие. В коллекции 1980/1981 «Пластик боди» появляются особые пластиковые корсеты, которые не деформируют тело, а оставляют свободное пространство между телом и одеждой. Трикотаж с флизелином, плащи из пропитанной бумаги, необычные плиссировки, странные фактуры тканей, основанные на природных формах (кора деревьев, мох, листья, воздух), – такая одежда не имеет отношения к индустрии моды, она хоть и основана на осмыслении различных культур, но актуальна всегда. Создание одежды с использованием традиционных материалов, оригинальных швов и нестандартных attachments (крепления, вспомогательные детали) стало основой концепции бренда Казуюки Кумагаи. Бренд «Attachment» был представлен совсем недавно, в 2006 году, что говорит о продолжении традиций японской школы модного дизайна.

Уникальность такой одежды не только в создании особого пространства между человеком и костюмом, но и в трансформируемости, изменчивости, в создании индивидуального образа. Внимательное отношение к фактуре ткани, эксперименты с тканями, современными технологиями соответствуют традиционно трепетному японскому отношению к материалу. Развитие деконструктивизма связывают с именем Кензо Токадо, ставшим известным после 1976 года, когда он зарегистрировал свой собственный лейбл и создал целое направление в европейской моде – «деструктивный кутюр». [137] Сам термин, который широко распространился в моде в начале 1990-х годов, был заимствован из философии постмодернизма. Впервые его использовал М. Хайдеггер, в 1964 году «деконструкцию» как новое понятие применил Ж. Лакан, а теоретически обосновал Ж. Деррида. М. Хайдеггер считал, что деконструкция является способом нового восприятия жизни и образом мышления новой эпохи, для которого характерны свободная ассоциативность и отказ от рационализма. В эпоху постмодернизма самовыражение возможно только путем присвоения традиции, нового комбинирования уже известного, разрушения другого. Децентрация означает исчезновение в современности понятия «центр» как символа наличия единой господствующей «высокой культуры».

Деконструкция ориентирована на память культуры, на инаковость прочтений, где на место универсальности форм приходит открытость, незавершенность, смешение жанров и стилей. Деконструкция прочитывается как «переизобретение», а точнее изобретение заново того, что уже утратило статус новизны. «Изобретательная деконструкция» как интеллектуальный плюрализм, интертекстуальность оказалась востребованной у современных художников (от проекта второй сцены Мариинского театра в Санкт-Петербурге до интерьерных изысков современных дизайнеров, «зашитой живописи» М. Жуковой). В области дизайна деконструкция стала пониматься как критическое и ироническое отношение к правилам и авторитетам, как новая интерпретация традиций, разрушение канонов, нарушение привычных связей, что ведет к созданию нового образа. Проектирование превращается в своеобразную игру с фрагментами, когда соединяется несоединимое, рождаются парадоксы и новые образы. Японская «версия» деконструкции имеет основу как раз в экологической эстетике, дзен-буддистском понимании человека не как центра, а как части мира. Это позволило японцам придать деконструктивизму недостающую философскому концепту глубину и правдивость. Деконструктивизм ярко проявился в творчестве Кензо. Кензо – тонкий колорист, свободно смешивающий стили (покрой кимоно комбинирует с южноамериканскими, скандинавскими и восточными мотивами), орнаменты (изящный цветочный рисунок сочетается с тяжелым геометрическим). Ё. Ямомото предложил свой особый стиль, основанный на сочетании традиционного кимоно, спортивного стиля, аппликаций (отсылающих к японскому декоративному искусству и театру) и японских татуировок. Стиль Ямамото включает в себя как восточные, так и западные тенденции.

Стирание грани между искусством и действительностью, контекстуальность искусства, присущие традиционной японской культуре, выводят на первое место идею соучастия потребителя в творчестве, незаконченность художественного произведения, соответствуют пониманию буддистского вечного движения жизни. Серьезное философское отношение к своей работе нашло отражение в книге модельера «Разговаривая с самим собой», где Ямомото немалую часть отводит беседам с ученым-философом Киокаци Вашида о проблемах жизни, бытия, творчества. В документальном фильме В. Вендерса «Блокнот о городах и одеждах» художник размышляет об экологии взаимоотношений человека и урбанистической среды.

В 2007 году в Токио открылся музей «21-21 Дизайн Сайт», создатели которого архитектор Тадао Андо и дизайнер Иссеи Мияки ставили своей целью не только сделать центр современного дизайна, но и лабораторию современного японского искусства. Сам проект является прекрасным образцом экологического стиля, а интерьеры призваны способствовать развитию экологической культуры, основанной на сочетании национальных японских традиций с

современной культурой. Все эти качества проявились уже в самых первых, показанных в Париже коллекциях Ямамото и Кавакубо, ставших духовными учителями для многих дизайнеров. В 1990-е годы, когда направление деконструктивизма в моде стало особо актуальным, к нему присоединились европейские модельеры (прежде всего, представители «бельгийской школы» – Дриз ван Нотен, Анна Демельмейстер и другие). В коллекциях многих дизайнеров присутствовали все приметы деконструкции: асимметричные линии кроя, намеренные эффекты «плохо сидящей» одежды, смещенные застежки, «вывернутая наизнанку» технология обработки (застроченные наружу швы и вытачки, необработанные края и т.п.). В интервью журналу NEXT FASHION Дрис ван Нотен сформулировал причину успеха «бельгийской шестерки» следующим образом: «Нас любят за то, что мы делаем очень честные вещи. Нас занимает дизайн как таковой. Мы никому ничего не навязываем, мы оставляем потребителю возможность творить свой собственный стиль». [138] В коллекциях ван Нотена соседствуют элементы традиционного европейского костюма и этнической одежды: блузки а-ля кимоно плюс широкие брюки или индонезийские саронги плюс жакеты. Один из принципов Дриса ван Нотена – не изобретать заново велосипед, а переиначивать привычные формы. Например, поменять местами пиджак и сорочку или постирать в стиральной машине ткань, на которой обычно пишут «только химическая чистка» (дизайнер вообще частенько придает вещам нарочито поношенный вид). Дрис ван Нотен любит многослойность: сочетает «индийские» бесшовные юбки с брюками, шелковые блузы с трикотажными майками, а восточные шали – с льняными жакетами. «Все мы – дети Рэй Кавакубо и Йоджи Ямамото», – признавался другой бельгийский дизайнер Мартин Маржела. Его почерк – это неподшитые края, вытащенные наружу швы; диагонально смещенные линии плеча и талии; аппликации из кусков старой одежды («клошарский» стиль завсегдатая «сэконд хендов» и «флимаркетов»). Интересны его эксперименты с тканями: например, для коллекции 1995 года вискозу и лен закопали в землю недели на две, дабы достичь «потусторонней изношенности». В показах своих коллекций Маржела тоже проявляет изрядную экстравагантность. В «бельгийской шестерке» экоэстетика оборачивается интеллектуальным синтезом естественного и искусственного.

Во главу угла, кроме самой «экологичности», ставится и «экологизация отношения к наблюдателю»: большая зависимость эстетического объекта в окружающей среде от субъекта восприятия. Это приводит к подвижности критериев и границ искусства как такового (это отражено в работах В. Гаас, Г. Гермерена, Ю. Сепанты, Т. Джессопа, Д. Гибсона и др.) [139] . Ф. Фронлих разработала собственное понимание природы как произведения искусства. Такой подход, считает исследовательница, должен привести к смене утилитарного отношения к природе на ее эстетическую оценку и охрану. Эта неантропологическая эстетика оказывается близка пониманию природы в рамках восточной философии, где человек – важная, но все же всего лишь часть мира. Так, японское восприятие природы как единство природы и космоса делает японский сад художественным феноменом.

В рамках экоэстетики Сепанта выделяет ряд отличий природы от искусства: природа не создается как произведение искусства, природа есть сама реальность, тогда как искусство – это удвоение реальности. Искусство упорядочено, а природа хаотична. Развитие таких отличных концепций в рамках экоэстетики, как у Фронлих и Сепанты, говорит об актуальности данной проблематики и перспективах развития экологической эстетики как особой дисциплины в будущем. Показательно, что в экоэстетике не актуальна оппозиция природа-культура, ученые предлагают вместо противодействия культурное, концептуальное отношение к природе, основанное на сочетании природно-естественного и потребностей человека. Описание и сам процесс восприятия окружающей среды видятся в рамках экологической эстетики созидательной творческой деятельностью.

На практике эстетика дизайна окружающей среды тяготеет к концептуальной целостности, перетеканию внутреннего и внешнего – разбитые автомобили как ландшафтная скульптура, дикие растения как часть интерьера. Темы новых утопий – мир как один организм, пространство диалога природы и культуры. В экоэстетических проектах индивидуализм проявляется как коллажная свобода цитирования, сочетание природного и культурного, как симбиоз и как оппозиция, подчеркивающие особенности каждой из составляющих. Фольга, нейлон, разнообразные пластики в такой ситуации могут соседствовать с дорогими природными или эксклюзивными материалами. В работах известного французского дизайнера Филиппа Старка свободно сочетаются сталь и плюш, пластмасса и алюминий, редкие породы деревьев и пластик. Последнее направление работы дизайнера – «биомеханический дизайн» – установление аффективной связи между вещью и человеком, синтез органики и механики.

К XXI веку контекст среды стал органичной частью композиции, целостность среды воспринимается как индивидуальность, готовая к развитию. «Ответом» современности на функционализм стали хай-тек, интертекстуальность, бионитичность, поворот к потребителю. Именно за это «подчинение заказчику» многие критикуют дизайнеров, не замечая другой стороны медали, – актуализацию в данной сфере внимания к человеку, утверждение ценности индивидуальности. Актуальным в контексте замены природы природностью являются и достижения бионики. Это можно определить как бионизацию техники и технологизацию телесного: машина видится частью тела, а тело – сконструированным при помощи технологий.