Вкус коньяка

Царицын Владимир

–  Жалко парня, - грустно говорила Анна, - хлебнул горюшка.

–  Да. А отец, наверное, у него был настоящий человек. Мужик, который трудностей не боится. И не раскисает от неприятностей… -

(произнося эти слова, я подумал о себе: а сам-то я мужик?) - Если бы не сердце, если бы жить остался - такого же настоящего человека из

Мишки воспитал бы.

–  Я вот что подумала… Странно все это.

–  Со смертью Мишкиного отца?

–  Да. А потом - с квартирой.

–  Ну, насчет смерти Мишкиного папы мы ничего не выясним.

Три года назад человек умер… А вот с квартирой - тут явно Мишкины права нарушены. Да не только с квартирой. Он до совершеннолетия пособия получать должен и вообще… Я не знаю, но мне кажется, что если копнуть в этом направлении, да поглубже - много чего откопать можно.

Да бог с ней, с квартирой! Нужно как-то Мишкины документы восстанавливать. Ему уже шестнадцать. Паспорт ему надо. Без документов - вроде как нет человека. Без документов ни один человек государству нашему не нужен. А Чемодану нужен.

–  Да… - Анна задумалась.

–  Вот только с какого конца это дело раскручивать начинать.

Пойду, наверное, завтра в собес. Или лучше в мэрию?

–  Слушай, Сережа…, мне одна мысль в голову пришла. Только ты не обижайся…

–  А что такое?

–  В прошлом году ко мне сватался один человек. Мужчина…

–  Ну, ясно, что не женщина, - съязвил я, сам не понимая, зачем это делаю.

–  Я же просила не обижаться.

–  Да я и не обижаюсь, что мне то? Просто так сказал. Вылетело.

Прости…

–  Нет, ты не просто так сказал. Тебе об этом мужчине неприятно слышать.

–  Почему это неприятно? Мне все равно!

–  Да? Жалко… Ну, ладно. Так вот: этот человек…

–  Мужчина, - подсказал я. Анна укоризненно на меня посмотрела и продолжила:

–  …он работает в мэрии. Курирует работу то ли собеса, то ли комиссии какой-то. Не помню, но связана его работа с социальной защитой материнства и детства.

–  Матери у нас нет, - возразил я.

–  Зато есть ребенок… дитя, можно сказать. И сирота…Кстати,

Гоша Николая Петровича тоже хорошо знает. Он-то, братик, меня с ним и познакомил.

–  Николай Петрович? Ну, теперь-то нет никаких сомнений, что это мужчина.
– Я никак не мог остановиться. Что это со мной? Понимал, что надо успокоиться, но меня несло.
– И чем закончилось его сватовство? Судя по всему - ничем. Почему?

–  Тебя ждала!
– сердито ответила Анюта.

–  Зачем? Я же тебе советовал не ждать.

–  Советовал. А я ждала. Надеялась на что-то. Идиотка. Теперь вижу

–  зря. Все - зря!

Я посмотрел Анюте в глаза и увидел слезы. Зачем? Зачем я это делаю, зачем говорю эти слова, нехорошие слова, злые, зачем я делаю ей больно?

–  Прости…, - я взял Анютины руки в свои.
– Нет, правда, прости.

Извини… Я сам не знаю, что говорю. Прости меня, Анюта.

Анна освободила одну свою руку, достала носовой платок и промокнула глаза.

–  У тебя сигареты есть?
– спросила она.

–  Сигареты?
–

удивился я.
– Зачем тебе? Ты же не куришь.

–  Иногда курю. Редко…

–  А мы с Мишкой бросили.

–  С Мишкой? Значит, нет у тебя сигарет?

–  Есть.
– Я с неохотой выпустил Анютину руку, сходил в гостиную, достал из бара пачку "Явы" и вернулся на кухню.

Анна закурила. Курить она не умела совершенно. Сделав затяжку и поперхнувшись дымом, затушила окурок в пепельнице. Я закуривать не стал, опростал пепельницу в помойное ведро, туда же выкинул почти полную пачку, и даже зажигалку выбросил. Пепельницу вымыл под краном.

–  Так что там с Николаем Петровичем?

–  Кусаться не будешь?

–  Не буду. Обещаю.

*30.*

Николай Петрович был довольно импозантным мужчиной примерно моего возраста, неплохо сохранившимся, но с большими залысинами и седыми висками. Одет он был дорого и при галстуке. Он долго и бесшумно размешивал ложечкой сахар в чашке с чаем, не отпивая. Размешивал и слушал наш подробный рассказ. Чай уже давно остыл, а Николай

Петрович все мешал и слушал. На его чиновничьем лице красовалась мертвая, по-видимому, привычная маска спеси. Мне он не понравился с первого взгляда, и я засомневался, что он захочет нам помочь.

Гоша тоже был здесь, они с Николаем Петровичем приехали вдвоем.

Гоша уже выпил вторую чашку кофе.

Была уже, считай ночь - двенадцатый час. Мишку мне с большим трудом удалось оторвать от Аниного телевизора и уложить спать в своей (теперь своей, то есть его) комнате.

Мы с Анной закончили рассказ, а Николай Петрович закончил размешивать сахар. Сделав маленький глоток, он сморщился, словно в чашке был не сладкий чай, а концентрированный лимонный сок, отодвинул чашку от себя и сказал:

–  Думаю, дело это не будет таким уж сложным. Поднимем архивы, восстановим или разыщем свидетельство о рождении. Паспорт он получит. Как вы говорите фамилия этого молодого человека?

Мы с Анной переглянулись.

–  Звать Михаилом, - ответил я, - а как фамилия… мы, честно признаться, у него не спрашивали. Не пришлось как-то.

–  И где он проживал с отцом? Адреса его вы тоже не знаете?

–  Нет, но завтра, когда Миша проснется, мы будем знать все - и бывший адрес и фамилию.

–  Уже сегодня.
– Николай Петрович приподнял манжет белоснежной сорочки и посмотрел на часы.

–  Что?
– не понял я.

–  Я говорю, что уже первый час ночи. Не завтра, а сегодня.

–  А, ну да.

–  Итак, - продолжил Николай Петрович, - Паспорт не проблема. Но вот вопрос!
– Чиновник с залысинами, которому не понравился мой чай, потому что он был холодный, впрочем, по его же собственной, чиновника вине, пристально посмотрел на меня: - /Вы/ хотите стать опекуном, этого юноши, Сергей… э-э-э Владимирович?