Вкус крови
Шрифт:
Шербан пошел на кухню, сел на своё место. Керосиновая лампа еле теплилась, он подвернул фитиль.
– Всё собрали в дорогу? – спросил он.
– Собираются. Завтра в пять выезжаем. Поедем на Должанский, там наши границу открыли. А эти вояки оружие побросали и ушли. Хорошо не попортили. Далеко не уйдут. Головы им открутит еще наше любимое правительство, – Григорий свернул самокрутку, закурил. Неверный свет вырывал из тьмы его лицо со следами недавнего ожога, перебинтованная голова тяжело клонилась над кистями рук, лежащими на столешнице. Шербан любил своего зятя. Шахтерская закваска. В шестьдесят с лишком взять в руки оружие! Не каждый
Галина поставила на стол тарелку с овсяной кашей. Знала, что отец ничего больше не захочет.
– Остыла уже, – она налила полстакана горилки, подала. Это было то, ради чего он и приходил-то к ужину. Снотворное, говорил, и чтоб ноги не мерзли.
– В добрый путь. – Шербан поднял стакан, пригубил, начал есть.
– Что Максим написал? – спросила Галина.
– Освободился сынок. Хочет в Крым податься. По дороге собирается к нам забежать. А что к нам ехать. И как? Мужчин не пускают. И чего ехать под бомбы? Теперь вот еще зажигалки бросают какие-то особенные.
– Фосфорные, – пояснил Григорий. – От них спасу нет. А хунте крышка. Максим к нам собрался – это хорошо, подмога будет.
Взвыла сирена воздушной тревоги. Галина не торопясь убрала со стола и вышла.
– Надо детей в убежище, – сказал Григорий, – пойду. Еще машину заправить.
Шербан остался один. Все знали – не прячется. Сидел, потягивал горилку, думал. Вот уже три дня его правнуки были сироты. Он вернулся в свою комнату и вновь принялся за письмо.
«Вот так-то, дорогой Сидор Артемьевич. Убивает нас собственное правительство. Гриша говорит – хунта. Не наше слово. Шайка бандитов – это точно. Наместники дьявола, фашистские ублюдки. Наследники хорошо нам с тобой знакомого Степки Бандеры, которого мы громили и гнали с нашей земли. А теперь вот они вернулись во власть и хотят нас напугать танками, пушками, бомбами. А того не понимают эти шоколадные марионетки, что всё решается в рукопашном бою. А тут русским нет равных, ты знаешь. Завтра утром, после отбоя мои уезжают в Ростов. Внучка и правнуки. А мы остаемся. Зять мой в ополчении командует, дочка работает в новой власти. У всех своя судьба. Что до меня, то думаю – скоро мы с тобой встретимся. На том остаюсь, верный твой ординарец Микола Шербан».
Поставив точку, старик вложил исписанной листок в конверт, запечатал его, надписал адрес: «Герою Советского Союза Сидору Артемьевичу Ковпаку. НА ТОТ СВЕТ».
Едва стало светать, бомбовозы ушли. Наступило затишье. Все спустились во двор, где стояла машина. Снесли вещи, погрузились. Шербан расцеловал маленьких. Не сдерживая слёз, обнял внучку, тринадцать дней назад оставшуюся вдовой. Отдал ей приготовленный конверт.
– Когда будешь в Ростове, брось в почтовый ящик.
Мария взяла письмо, не глядя сунула в карман.
– Дед, береги себя. И ещё, зайди на могилку Васи, посмотри как он там Может прибраться надо. Верно, и фотография намокла. Тогда забери ее домой. И на сорок дней тоже…
Когда все расселись, Григорий пожал старику его еще крепкую ладонь, захлопнул дверцу. Шербан обошел машину с другой стороны, поцеловал дочь. «С богом».
И долго ещё смотрел им вслед. И несколько раз осенил крестом теперь уже пустынную улицу.
Быстрый или мёртвый
(Из цикла «Украина в огне»)
В конце мая 2015 года американский посол в Киеве Джеффри
Посол Прайт был несколько озадачен столь необычной просьбой племянника, которого помнил ещё мальчишкой. Они так давно не виделись, что Джеффри почти даже и забыл о его существовании, хотя из переписки с сестрой, матерью Гарика, знал, что дела на ферме идут неплохо, если не считать брожения техасских умов, возжелавших отделения от вашингтонской метрополии по примеру Донбасса. На это Джеффри только посмеялся. Он-то хорошо знал, как это бывает и чего стоит. Выходец из Техаса, много поработавший разных странах Азии, Европы и Латинской Америки, прошедший политическую выучку в администрации президента, он чётко представлял свои задачи посла – подчинить американскому диктату ещё одну страну в центре Европы, чтобы стать барьером на пути русской агрессии.
За два года своей посольской миссии Джеффри Росс Прайт успел полюбить эту страну и её доверчивый народ, так похожий на простых американцев. Он хорошо помнил, как на киевском «майдане незалежности» они с Викой Гуланд угощали митингующих «печеньками», тем самым выражая горячую американскую поддержку борцам за свободу. Правда, не обошлось тогда без маленького скандала – АНБ подслушала их переговоры, когда несдержанная Виктория материлась в адрес Евросоюза. Но чего не бывает даже в дружной семье.
Он полюбил Украину с её мягким климатом, её раздольными степями. Учил украинский язык. Напевал про себя, – но почему-то по-русски, которым неплохо владел, – «тиха украинская ночь, прозрачно небо, звёзды блещут, своей дремоты превозмочь не может воздух, чуть трепещут…» Он уже любил Украину любовью захватчика, созерцающего плоды своих завоеваний.
Идя навстречу пожеланиям племянника, Джеффри предпринял розыск, и вскоре в его руках оказалась видеозапись материалов, связанных с недавним обстрелом Горловки. На фоне изрыгающих гром и пламя тяжёлых артиллерийских орудий красовался средних лет упитанный украинский офицер с лицом завзятого алкоголика. Он обнимался с каким-то западным корреспондентом, похваляясь мощью подвластной ему убойной силы. Бил по жилым кварталам несчастного провинциального городка в окрестностях Донецка.
Увидев эту картину, американский посол Джеффри Росс Прайт почувствовал себя несколько обескураженным. Он доверял украинским каналам, их сообщениям о коварстве сепаратистов, о «тактических подразделениях» российских войск на Донбассе и тому подобным «вбросам», которые к тому подкреплялись выступлениями официальных лиц и правительственными сообщениями. Не то чтобы доверял, но, как говорят, искренне хотел верить.
Теперь же перед ним открылась иная картина. Бесстрашные русские корреспонденты под огнём украинской армии несли миру весть о зверствах фашистской хунты по отношению к мирному населению, о разрушенных огнём тяжёлой артиллерии городских кварталах, о туче смертей, накрывшей чёрным пологом эту ни в чём не повинную землю.