Вкус вишнёвой лжи
Шрифт:
— Да так, местные упыри, — шмыгает носом, проверяя свою рану. — Сука, не останавливается.
— Плотнее прижми, — бросаю я. — Потеряешь много крови — помрёшь. Я тебя тогда здесь брошу.
— Какая ты добрая, — скалится, но делает так, как я ему говорю.
Ничего не ответив, обнимаю себя руками, осматриваясь по сторонам. Дома нависают над нами, мигая светом окон, которые то загорается, то тонет во мраке, будто новогодняя ёлка. Поблизости никого нет — темнота окутывает пространство, и лишь фонари
Небо покрыто облаками, звёзд не видно. Они всё равно вымирают в таких крупных городах, как этот, и насладиться романтикой космоса здесь практически невозможно.
Иногда хочется уехать в какую-нибудь деревню, чтобы отдохнуть от городской суеты и насладиться великолепием нависающего ночного полотна.
Но не всем нашим желанием суждено сбыться.
Водитель Элли приезжает раньше, чем обещает, — свет фар ослепляет, когда авто подъезжает ближе. Мужчина даже не задаёт лишних вопросов, когда мы забираемся на заднее сидение.
Ещё через двадцать минут машина останавливается возле моего подъезда. Поблагодарив водителя и извинившись за отнятое время и немного испачканные сидения, мы двигаемся к дому. Костю пошатывает, но парень даже виду не подаёт, что ему больно.
— Голова кружится? — спрашиваю я, когда мы заваливаемся в лифт.
Он облокачивается на перила, продолжая прижимать к ране почти полностью пропитанную кровью футболку. Вещь, кажется, придётся выбросить.
— Немного, — признаётся Назаров.
— Плохо. Терпи, почти приехали…
— Ты меня за кого принимаешь, принцесса? — кривится парень. — Я от такой мелочи не откинусь.
— Хватит… — злюсь я. — Называть меня принцессой. Бесишь.
Костя издаёт короткий смешок, а потом морщится из-за боли. Лифт останавливается, и двери с тихим звоном открываются.
— Пошли, — первая выхожу из кабинки. — Идти-то можешь? — встревоженно осматриваю парня.
— Могу.
Сделав усилие, Назаров отстраняется от перил и выходит на площадку.
Тусклая лампа освещает лестницу и три старые двери, одна из которых ведёт в мою квартиру. Пахнет сыростью и рыбой. В углу вижу светящиеся глаза соседского кота, который тут же юркает в темноту, как только замечает нас.
Прежде чем позволить Косте войти в квартиру, я тихо открываю дверь и прислушиваюсь. Телевизор молчит, обуви отца в коридоре нет. Значит, всё спокойно. Бабуля, наверное, уже приняла снотворное и дрыхнет, так что можно не волноваться, что нас застукают.
— Заходи, — говорю я, пропуская Костю.
Закрыв за ним дверь, стаскиваю неудобные босоножки и облегчённо вздыхаю. Без каблуков Назаров оказывается куда выше, чем я рассчитываю. Включаю свет в коридоре, бросаю сумочку на тумбу.
Узкий коридор обычной старой советской квартиры. Облезлые обои, шкаф, лампочка
Не хоромы, но жить можно.
Костя стаскивает кроссовки, осматриваясь и морщась — каждое движение причиняет ему боль, и я это прекрасно понимаю.
— На кухню, — командую, показывая на дверь слева.
Сама скрываюсь в спальне, чтобы переодеться и не запачкать дорогущее платье Элли кровью. Быстро снимаю его, бросаю на кровать. Натягиваю шорты и домашнюю футболку, завязываю волосы в хвост и только после этого возвращаюсь к Косте, который уже сидит за столом, откинувшись на спинку диванчика.
— Живой?
— Ага.
Достаю бутылку со спиртом, который бабушка использует для растирания ног. Осталось меньше половины, но, думаю, хватит.
— А ты… Живёшь здесь? — скептично бормочет Назаров.
— Да, — достаю из нижнего шкафчика коробку с нитками и иголками. Выбираю шёлковые. — А ты чего ожидал? Царские хоромы?
— Ну, — он пожимает плечом. — Так ты и правда не из богатой семьи…
— Бинго! — подхожу к раковине и тщательно мою руки с мылом. — Я тебе об этом весь вечер твержу.
Надо прокипятить нитки, чтобы продезинфицировать, иначе занесу какую-нибудь дрянь, потом инфекция пойдёт, а следом и заражение крови. Достав кастрюлю, наливаю воду, отрываю нужную длину и ставлю всё это добро на огонь. Так… Надо ещё что-то с иглой сделать. Просто промыть спиртом — не вариант. Может и не прокатить. Если только накалить на огне.
Прикусив губу, смотрю на Костю, который пристально наблюдает за мной.
— Ненавижу тебя, — с упрёком кривлюсь я.
— Я знаю, — улыбается.
Вода закипает чертовски долго, а когда начинает бурлить, я хватаю тряпку и переставляю кастрюлю на другую конфорку. Открываю крышку и смотрю на нитки будто это огромный тарантул. Огонь не выключаю.
Перед тем, как достать нитки из кипятка, беру вилку, тщательно промываю её и свои руки спиртом, после накаляю на огне и только потом осторожно поддеваю «варево», вытаскивая на свободу. Недолго жду, пока нитки остынут, беру их кончиками пальцев. Дальше игла. Тонкая, хрупкая, как моё душевное состояние. Аккуратно накаляю с двух сторон, обжигаю пальцы, морщусь.
Дальше последний штрих: пытаюсь продеть нитку в ушко, но руки трясутся и не слушаются. Одна лишь мысль о том, что сейчас придётся зашить рану человеку без местного наркоза, приводит в ужас.
Наконец, справившись с иглой, поворачиваюсь к Косте — тот пристально смотрит на меня, и его взгляд такой уверенный, что я готова отдать ему эту чёртову иглу и позволить всё сделать без моей помощи.
Вот он, сидит на моей кухне, прижимая футболку к ране, и смотрит так, словно я должна спасти ему жизнь.