Владигор. Князь-призрак

Волков Александр А.

— Князь Света!.. Князь Тьмы!.. — продолжали вопить слепцы, стоящие по обе стороны от старого чернокнижника и протягивающие к Владигору дрожащие руки.

— Что им надо?! Я просто князь! Князь Синегорья Владигор Светозорович! — крикнул князь, невольно отступая на шаг.

— Лжешь! «Просто князья» сидят по своим уделам и кур щупают! — воскликнула Цилла, вскакивая на трон обеими ногами и обвивая вокруг талии свою пышную мантию.

— Исцели нас!.. Погрузи нас в вечное блаженство небытия!.. — наперебой ныли слепцы, осторожно ощупывая босыми ступнями края мраморной

площадки.

— Что же мне делать? — чуть слышно прошептал Владигор, поднимая глаза к вершине купола.

— Назовись, сын мой! — загремел под арочными сводами голос Светозора.

— Но если я ошибусь? Если я назовусь именем, которого недостоин?

— Что я слышу? Ты боишься? — раздался гневный ответ.

— Нет, не боюсь! Я — Князь Света! — твердо ответил Владигор, поднимаясь по ступеням и протягивая руки навстречу слепцам.

— Лжешь! Гордыня обуяла! — завизжала Цилла. — Не прикасайся к ним! Они все умрут!

Но Владигор уже взошел на последнюю ступень и положил ладонь на бельма ближайшего слепца. Тот замер, опустил руки, а когда князь убрал свою ладонь с его лица, взглянул на него пронзительными голубыми глазами. Он хотел что-то крикнуть или прошептать, но Владигор быстро приложил палец к его губам и молча указал на одну из боковых галерей. Прозревший благодарно поклонился и отошел, уступая место следующему слепцу. Они подходили, прозревали от легкого прикосновения ладони, кланялись и, положив перед князем книгу, берестяной свиток или мелко исписанный клочок пергамента с обгорелыми краями, молча удалялись в боковые галереи. Вскоре на площадке остался один Десняк и Цилла, по-прежнему восседавшая на троне в своей пушистой серебристой мантии.

— А с этим что делать? — спросил князь, указывая на книги и рукописи, грудой наваленные на мраморных плитах.

— Заберу, князь, с твоего позволения! — пробормотал Десняк, извлекая из-за пазухи грубый холщовый мешок. — Почитаю, разберусь на досуге, что тут к чему, а потом мы с тобой об этих делах потолкуем… Вино, горящая лучина, в окно глядит таинственная ночь…

— И истина к своим склоняется перстам, словно в руке своей разглядывая что-то, из-за ее плеча невидимое нам, — подхватил Владигор.

— Прекрасно сказано, князь! Изумительно, и главное, как точно! — продолжал бормотать старый чернокнижник, заталкивая в мешок книги и рукописи.

— Браво, князь! — звонко захлопала в ладоши Цилла, — Ты еще и поэт вдобавок ко всему!

— Это не я, — усмехнулся Владигор. — Легкий смерч прошумел в моей голове, оставив эти слова, подобные праху, выпадающему из песчаного вихря пустыни…

— Откуда ты, князь льдов, знаешь про песчаные вихри? — насторожилась Цилла.

— Узнать можно все, — сказал Владигор, кивнув на туго набитый мешок в руках Десняка.

— Вот-вот, нет ничего тайного, что рано или поздно не сделалось бы явным! — подтвердил старик, тряся жидкой пепельной бородкой.

— Ну что ж, поднимайся сюда! — сказала Цилла, сходя с трона и зябко кутая плечи в меховую мантию. — Надеюсь, ты не откажешься отужинать со мной?

Она хлопнула в ладоши, и двое слуг поспешно вынесли из-за трона столик,

накрытый белой льняной скатертью с темно-малиновым орнаментом по краю. Князь скользнул по рисунку беглым взглядом и увидел, что он представляет собой ритмичное чередование волчьих и человеческих черепов со скрещенными под нижней челюстью костями. Слуги, вынесшие столик, торопливо одернули углы скатерти, вновь убежали за трон и вернулись с двумя изящными стульями с высокими резными спинками.

— Почему только два? — удивилась Цилла, обращаясь к слугам и указывая им на стоящего в сторонке Десняка. — Вы что, считать не умеете?

Те виновато закивали головами и тут же принесли третий стул. Пока все трое устраивались вокруг стола, слуги приносили и расставляли на скатерти тарелки, бокалы, блюда с невиданными фруктами, подносы с неведомой Владигору дичью, тонкогорлые кувшины, запечатанные заплесневелыми печатями; по мраморным ступеням поднимались и рассаживались по краям площадки музыканты с трубами, флейтами, барабанчиками и круто изогнутыми рожками. Как только они заняли свои места, Цилла ударила серебряной ложечкой по висящей над столом золотой тарелочке, и, как только ее мелодичный звон затих, музыканты приложили к губам свои инструменты, барабанщики взмахнули палочками, и тишина под куполом взорвалась целым смерчем диких, несогласных между собой звуков.

— Нравится, князь? — крикнула Цилла через весь стол.

— Безумно! — расхохотался Владигор. — Мне бы таких загонщиков в облаву.

— Бери! Я тебе их дарю! — воскликнула Цилла.

Она хлопнула в ладоши, музыканты умолкли и, сунув под мышки свои дудки и палочки, упали на колени перед князем.

— Приказывай, владыка! — на разные голоса завопили они. — Мы таперича твои!

— Идите, вы свободны! — сказал Владигор. — В Синегорье нет рабов и хозяев!

Музыканты, не поднимая голов, стали тихонько перешептываться между собой.

— Идите! — повторил Владигор. — Вы свободны!

Музыканты притихли, потом из их рядов выполз на коленях маленький трубач, обвитый своей громадной трубой, как улитка раковиной.

— За что, князь? — прошептал он дрожащим голосом, поднимая на Владигора рябое личико и размазывая слезы по небритым щекам. — Куда мы пойдем?..

— За что, князь? Куда нам деваться? — заныли остальные, тупо стуча лбами о мраморные плиты площадки.

— Ну хорошо, оставайтесь, я не гоню! — растерянно пробормотал Владигор. — Я хотел как лучше, но если вы не хотите, то пожалуйста, можете оставаться здесь. Но помните: вы в любой момент можете уйти! Вы — свободны!

— Так нам оставаться или уходить, владыка? — спросил трубач, глядя на князя маленькими настороженными глазками.

— Они что, смеются надо мной? — воскликнул князь, оглядываясь то на Циллу, то на Десняка.

— Нисколько, — усмехнулся старый чернокнижник, — они просто не знают, что такое свобода. Тебе она представляется лучшим и драгоценнейшим даром, а для них это невыносимое бремя, с которым они не знают, что делать, так же как и со своими инструментами, чьи звуки так досадили тебе в начале нашего вечера.