Владигор. Князь-призрак
Шрифт:
— Ты пошто, смерд, моих людей увечишь? — кинулся к всаднику Десняк.
При виде растрепанного старика в драном тулупе жеребец захрапел, выкатил кровавый глаз, вскинулся и опять заплясал на задних ногах.
— Князь Владигор преставился! — зычным голосом заорал гонец, едва держась в седле. — Весь народ рыдает, а ты тут с бабами прохлаждаешься, потаскун старый!
— Что-о! Ты с кем говоришь, хам? Очи разуй, холоп неумытый! — рявкнул Десняк, схватившись рукой за то место, где обыкновенно висел у него кнут.
— От хама слышу! — насмешливо ощерился всадник, осадив жеребца и припав к его ровно подстриженной холке. —
— Чьи холопы-то? — опешил Десняк. — Холоп сам по себе быть не может.
— Как чьи? — воскликнул всадник. — Государыни молодой, вдовушки князевой! Наследник-то мал еще, вот она на княжий стол и взошла, править нами, дураками, пока малой подрастет! — И гонец зычно захохотал, откинувшись назад и едва не касаясь конского крупа бархатным верхом лихо заломленной шапки.
У Десняка помутилось в глазах. Он растерянно оглянулся на клеть и слабо махнул рукой двум стражникам, выставившим из дверных створок опухшие, украшенные синяками рожи. Но вместо мгновенной готовности разорвать всякого, кто не угодил хозяину, рожи выразили лишь недоумение и испуг.
— На дыбе изломаю мерзавцев! — привычно прошептал он онемевшими губами.
Но тут за его спиной опять застучали подковы, Десняк обернулся и увидел, что в ворота въезжают еще четверо всадников на черных конях, до самых бабок прикрытых попонами из тонкого белого войлока. Лица верховых были забраны пятнистыми рысьими масками, молодые бороды курчавились из-под косо обрезанных краев шкуры.
— Сам пойдешь по князю рыдать да молодой государыне в ноги кланяться али силком привести? — с усмешкой проговорил гонец, наезжая на Десняка и направляя ему в грудь тонкое копьецо с берестяным свитком на наконечнике.
— Сам дорогу найду, без провожатых, — сказал Десняк, отводя рукой древко и подхватывая соскочивший с наконечника свиток.
— Не мешкай, боярин, дело государево, — жестко сказал гонец, разворачивая жеребца и с маху всаживая звездочки шпор в его холеные бока.
Жеребец захрапел, поддал задом, выскочил из ворот и бешеным галопом понесся между бревенчатыми заборами. Четверо в масках молча повернули коней и поскакали вслед за гонцом, раскинув по воздуху когтистые лапы рысьих шкур, прикрывавших крепкие квадратные спины всадников.
Десняк прибыл на княжий двор ровно в полдень. Когда он на коренастом пегом мерине во главе свиты из дюжины опричников подъехал к воротам, народ, хмуро поглядывая на свисающие с седел плети и шестоперы, раздался в стороны, а привратник скрылся в проеме калитки и, лязгнув промерзшим засовом, потянул на себя тяжелую створку ворот. Но когда ворота распахнулись, Десняк прежде всего увидел перед собой уже знакомых ему четверых всадников с рысьими мордами на широких плечах, прикрытых покатыми, изящно гравированными серебряными наплечниками. Они стояли в ряд и молча, знаками, приказывали Десняку и его провожатым сдать привратнику мечи, кинжалы и шестоперы. Десняк оглянулся на свиту и, незаметно подмигнув глазом, потянулся к рукоятке короткого, слегка изогнутого меча, легко перерубающего конскую подкову. Но ни один из опричников не отозвался на его приказ; Десняк с холодным бешенством наблюдал, как они поочередно отводят глаза и бросают к приворотному столбу богато отделанные ножны с торчащими из них рукоятями. Поняв, что остался в одиночестве, Десняк выдернул из ножен меч,
— Что так поздно? — холодно спросила Цилла, когда он обошел гроб с телом князя и, поднявшись на крыльцо, почтительно припал на одно колено перед младенцем, сидящим на троне.
— Свиту собирал, — сказал Десняк, мотнув головой в сторону дюжины хмурых безоружных вояк, уже мысленно простившихся со своим князем и теперь стоявших у выхода со двора.
Живая шеренга непокрытых голов и печально ссутулившихся плеч текла мимо них в проем калитки, но опричники не вливались в толпу, ожидая приказа хозяина и ломая в руках пушистые лисьи шапки с пышными хвостами.
— Знать, распустил ты своих оглоедов, коли их до полудня собирать надо, — усмехнулась Цилла.
— Если б только это, — вздохнул Десняк, поднимая глаза и выпрямляя спину.
— А что еще? — тревожно и даже как будто участливо спросила Цилла.
— Да ты сама приглядись! — в сердцах воскликнул Десняк. — У половины рожи такие, будто ими сваи забивали!
— Это кто ж так постарался? — насмешливо пробормотала Цилла, щуря черные глаза и через весь двор вглядываясь в лица Десняковых провожатых, густо припудренные серой ржаной мукой.
— Чтоб я знал, — мрачно засопел Десняк. — Оборвыш, говорят, какой-то на ночлег попросился, а под утро бузить начал, ну и…
— Хороши твои вояки, если их один бродяга так уделал, — сказала Цилла.
— Да если б он один был, я бы этих бугаев живо в рудники закатал, — буркнул Десняк. — Такие хари себе нажрали, что, пока развернутся да размахнутся, их сто раз на колбасу порубят.
— Кто ж помог калике перехожему полдюжины бугаёв твоих замесить? Часом, не Ракел? Что-то я его не вижу. Часом, не сбежал ли? — сказала Цилла.
— А ты откуда знаешь, что сбежал? — воскликнул Десняк. — Плакался тебе?
— Ракел? Плакался? Ты что, старый, с дуба упал? Надоело ему у тебя на цепи сидеть, встретил хорошего человека и сбежал, — что тут непонятного?
— Сыт, обут, одет — какого ему еще рожна надо? — насупился Десняк.
— А про свободу забыл, рабская твоя душонка! — шепнула Цилла, приблизив к нему холодное красивое лицо. — Все знаю: и про Ракела, и про Берсеня, даже Ерыгу знаю где искать…
— Так что ж ты мне мозги… — чуть не сорвалось у Десняка.
— Заткни пасть, хрен старый! — зло прошипела Цилла, приложив к его губам бледный тыл ладони. — Не они мне нужны, а тот бродяга, что на ночлег просился, понял? И целуй! Целуй руку, хам, пусть все видят, кто теперь в Стольном Городе хозяин!..
Десняк подобрал сухие губы и прижал усы к сгустку лиловых вен под тонкой, как пергамент, кожей.
— Ищи его где хочешь! — шептала ему в ухо Цилла. — На похоронах, в толпе, в кабаках, все пути перекрой, чтоб мышь не проскочила!