Властелин колец
Шрифт:
– Выиграть–то мы ее выиграли, но это только начало. К тому же благодаря победе мы подвергаемся теперь большей опасности, чем прежде. Исенгард и Мордор как–то связаны между собой, хотя я до сих пор еще не дознался, как удается им так быстро обмениваться новостями. У меня нет уверенности, что мои догадки правильны… Но как бы то ни было, Глаз Барад–дура будет теперь с удвоенным нетерпением обращаться в сторону Чародеевой Долины, а заодно — и к Роханским степям. Чем меньше он разглядит, тем лучше.
Извилистая дорога неторопливо приближалась к выходу из долины. Шум Исены, бурлившей в каменном русле, то приближался, то отдалялся. С гор спустилась ночь. Туман рассеялся
Наконец всадники приостановились. Отряд свернул вправо, на мягкую горную траву. В полутора верстах от дороги отыскалась удобная лощина, упиравшаяся в обращенный к Исенгарду склон Дол Барэна, горы, замыкавшей цепь северных вершин. Подножие Дол Барэна зеленело, вершина была темной от вереска. По склонам лощины лохматились буйные заросли прошлогоднего папоротника, из остро и приятно пахнувшей земли уже торчали туго скрученные весенние побеги. Всадники разбили лагерь под колючими терновыми кустами, густо росшими понизу. До полуночи оставалось еще часа два. Костер разожгли у корней огромного, раскидистого, как дерево, шиповника, заскорузлого от старости, но крепкого: на кончиках его ветвей уже набухали почки.
Роханцы выставили часовых — по два на смену. Остальные, поужинав, завернулись в плащи да одеяла и заснули. Хоббиты улеглись в сторонке, на куче прошлогоднего папоротника. Мерри клонило в сон. Пиппину, наоборот, словно соли на хвост насыпали. Он ворочался с боку на бок и все никак не мог устроиться. Листья папоротника под ним шуршали и потрескивали.
Наконец Мерри не выдержал.
– Ты что там ерзаешь? — шепотом спросил он. — На муравейник, что ли, улегся?
– Да нет, — отозвался Пиппин. — Не очень–то здесь удобно, понимаешь? Я все пытаюсь вспомнить, когда я в последний раз на кровати спал.
Мерри зевнул.
– Посчитай на пальцах, — посоветовал он. — Но вообще ты и без меня должен помнить, когда мы уплыли из Лориэна…
– Это не то, — возразил Пиппин. — Я имел в виду настоящую кровать, в настоящей спальне!
– Значит, надо считать от Ривенделла, — проворчал Мерри. — Но лично я сегодня где угодно заснул бы.
– Везучий ты, Мерри, — снова начал Пиппин некоторое время спустя. — С Гэндальфом ехал!
– Ну и что с того?
– Наслушался небось всякого разного, узнал что–нибудь новенькое…
– Конечно. Даже много новенького! Старик сегодня был на редкость разговорчивым. Будто ты сам не слышал! Ты же ехал в двух шагах от нас, а мы и не думали секретничать. Если вознамерился из него еще что–нибудь вытянуть — садись к нему завтра вместо меня. При условии, конечно, что он согласится.
– Правда?! Чудесно! Только из него, наверное, ничего толком не вытянешь. Ведь он совсем не переменился, правда?
– Вообще–то переменился, — проговорил Мерри, у которого даже сон начал понемногу проходить: он не мог взять в толк, что за муха укусила его друга. — Я бы сказал, он как–то вырос. И подобрел. Зато теперь я его немного побаиваюсь. Он чаще смеется, зато чаще и в себя уходит. Да, здорово он переменился! Но по–моему, мы еще и малой доли не видели. Взять хотя бы, как он отчитал Сарумана. Раньше как было? Саруман стоял выше Гэндальфа, он даже возглавлял Совет — кто бы мне, кстати, толком объяснил, что это за Совет такой? Величали Сарумана не иначе как Саруман Белый. А теперь Гэндальф сам Белый. Он заставил Сарумана выйти на балкон и сломал его посох. А потом сказал одно только словечко,
– Если Гэндальф переменился, то тем более будет скрытничать, — вздохнул Пиппин. — Возьми, к примеру, этот стеклянный шар. Что, разве не видно было, как старина Гэндальф обрадовался? То–то же! Он что–то знает про этот шар, как пить дать знает!.. Или догадывается. А нам не говорит. Хоть бы намекнул. Так нет же! Между прочим, штуку–то эту не он, а я подобрал. Если бы не я, она потонула бы в луже. А Гэндальф, конечно, тут как тут: «Дай–ка сюда, малыш!» И молчок. Что же это за шар, а? Вот бы проведать! Тяжеленный такой… — Последние слова Пиппин пробормотал еле слышно, — казалось, он забыл о Мерри и разговаривает сам с собой.
– А, так вот что тебя донимает! — удивился Мерри. — Вспомни Гилдора, Пиппин, радость ты моя! Сэм, бывало, все повторял за ним: «В дела волшебников не вмешивайся: они народ капризный и на гнев скоры».
– Мы вот уже полгода только и делаем, что вмешиваемся в дела волшебников, — не унимался Пиппин. — Как опасности — так пожалте, а чтобы объяснить толком, что происходит, — так нет! Мне вот охота на этот шар посмотреть, к примеру. Что тут такого?
– Ты бы лучше поспал, — посоветовал Мерри. — Узнаешь ты про свой шар, никуда он не денется. Не было еще случая, чтобы Тукк оказался любопытнее Брендибэка, но, боюсь, сегодня ты меня переплюнешь! Время вот только ты выбрал неподходящее.
– Положим, но что тут плохого? Ну хочется мне посмотреть на этот шар, ну и что? Я же знаю, что это невозможно. Еще бы! Старина Гэндальф сидит на нем, как курица на яйце. Но мне–то от этого не легче! Да и от твоего «шиш–ты–его–получишь–а–потому–дрыхни» тоже.
– А что я еще могу тебе сказать? — хмыкнул Мерри. — Ты уж не сердись, голубчик, но до утра придется потерпеть. Вот встанем, позавтракаем — тогда увидишь, какой я на самом деле любопытный! Почище тебя! Может, кстати, завтра я и помогу тебе умаслить Гэндальфа. Но теперь баста! Спать пора. Еще один зевок, и рот у меня разорвется до ушей. Спокойной ночи!
Пиппин не ответил. Он перестал ворочаться, но сна у него по–прежнему не было ни в одном глазу. Пример мирно посапывающего Мерри — тот уснул, едва успев договорить «спокойной ночи», — не вдохновил его. Теперь, когда все стихло, мысли о темном шаре одолевали его еще назойливее. Он снова и снова ощущал на ладони странную тяжесть, а перед глазами все стояли таинственные багровые глубины, куда он успел на мгновение заглянуть. Пиппин снова заерзал, повернулся на другой бок и попытался думать о чем–нибудь другом.
В конце концов терпение у него лопнуло. Он встал и осмотрелся. Было зябко, пришлось поплотнее закутаться в плащ. Холодная белая луна смотрела прямо в лощину. Под кустами заострились четкие черные тени. Вокруг вповалку лежали спящие. Часовых нигде не было видно, — должно быть, они несли дозор на холме, повыше, а может, прятались в зарослях папоротников. Движимый непонятным ему самому побуждением, Пиппин крадучись подобрался к месту, где лежал Гэндальф. Казалось, волшебник спит крепко. Правда, веки у него были прикрыты не до конца: из–под длинных ресниц поблескивали белки. Пиппин поспешно отступил. Гэндальф не шевелился. Хоббита снова потянуло вперед — и он, словно кто его подталкивал, опять стал подкрадываться к волшебнику, на этот раз сзади. Гэндальф спал, укрывшись одеялом и накинув сверху плащ. Между его согнутой в локте рукой и правым боком, круглился какой–то предмет, завернутый в черное. Рука спящего, похоже было, только что соскользнула с этого черного бугорка и теперь лежала на траве.