Властитель свободы

Синклер Шериз

Аттикус улыбнулся, глядя на сабочку. Все ее чувства отражались на лице, и сейчас там было радостное изумление, как у сироты, впервые в жизни увидевшего рождественскую елку в гирляндах. Она легко разобьет сердце мужчине.

Он хотел провести с ней время, и тот факт, что она сидела рядом, чертовски радовал его. В отличие от частого ощущения неловкости по утрам, после сцен, в этой женщине ему нравилось все.

Не считая ее одежды. Серьезно, кто едет в роскошном нижнем белье в лесной домик? А носит дизайнерские

джинсы и дорогой свитер в обтяжку в глуши? Сверху на это была надета его фланелевая рубашка с прошлой ночи — и черт побери, ему это нравилось.

Женщины такого высокого класса обычно были так себе компанией. Но… эта женщина была клубком противоречий. Она не красилась. Хотя часть волос по обе стороны головы была заплетена в причудливые косы, остальные свободно ниспадали на спину. И она с ними не заморачивалась. Единственым ее украшением было золотое ожерелье с надписью: «Если ты можешь это представить, ты сможешь этого достичь. Если ты можешь мечтать об этом, ты можешь добиться этого.»

Она была романтична. И она собиралась взять себе этого костлявого лабрадора. Да, Дом хотел узнать ее поближе.

Хотя тот факт, что Джейку это понравится, чертовски его бесил.

За пару укусов Аттикус прикончил бисквит и схватил следующий, опередив Джейка.

Услышав, как Джейк ругнулся, Джин рассмеялась.

Аттикус повернулся к ней.

— Спасибо, что приготовила мою любимую еду. Когда я помогал в походе для гурманов, в одни из выходных, клянусь, повар учил всех готовить салат из листьев латука, заправленных чем-то склизким и украшенных одной ягодой малины. О, боже.

Она наморщила нос.

— Я не гурман. Я люблю домашнюю южную кухню.

— Я тоже, — сказал Джейк, подходя ближе. — Надеюсь, ты с нами еще пойдешь в поход. Мы могли бы расширить меню.

— Я с удовольствием схожу с вами снова, — сказала Джин. — Я люблю готовить для других.

Джейк взглянул на Аттикуса.

— Видишь? Тебе нужен человек с таким отношением к жизни.

Аттикус напрягся.

— Тебя не спрашивали.

Братья Хант были настойчивы, как волки, преследующие добычу, и Джейк проигнорировал его слова, добавив:

— Эти сабы «дай мне», которых ты вечно снимаешь, не стоят потраченного на них времени.

— Что значит саба «дай мне»? — спросил Ральф, развивая неприятную тему.

Джейк насмешливо взгялнул на Аттикуса.

— Есть Домы, которые заинтересованы только в том, чтобы их обслуживали, — он пальцами показал кавычки вокруг этого слова, — есть эгоистичные сабы, которых волнует только то, чтобы их потребности были удовлетворены. Они хотят, чтобы с ними провели сцену так, чтобы им сорвало крышу … так сказать… и на этом все. В хороших отношениях каждая сторона — и Дом, и саба — хочет доставить удовольствие другому так же сильно, как и получить его.

Парень из Сан-Франциско понимающе кивнул.

—

Такой эгоцентричный подход есть и в ванильных отношениях, — он поцеловал руку жены. — До встречи с Сильвией я не знал, как это здорово — когда ты с той, у кого щедрое сердце.

Аттикус взглянул на Джин.

Она с интересом слушала, хотя он сомневался, что она вполне понимает, о чем речь.

— Характер отношений между Домом и сабой может сбить с толку. Иногда трудно разобраться в том, что происходит, — сказала Кайли парню, затем повернулась к Аттикусу. — Например, ты сверхответственный и тебе необходимо всех защищать, и это маскируется под твою невероятную потребность осчастливить всех своих саб.

— Интересно. Сверхответственность и желание порадовать. Спорим, ты старший брат, — Джин склонила голову набок, — и, может, тебе пришлось повзрослеть гораздо раньше своих сверстников?

Аттикус уставился на нее нахмурившись.

— Где, черт побери, ты этого понабралась?

— Джин — социальный работник в тюрьме, — Кайли добавила для Джин, — Аттикус работает с мужем Саммер в полиции.

Социальный работник? Как стальное лезвие эти слова вспороли его сердце. С секунду он не мог пошевелиться. Сойер на прошлой неделе говорил, что его психолог — красивая южанка.

Психолог, мать его. Прошлой зимой он узнал, что такое «психологическая помощь» в тюрьме. Это было в комнате для встреч. Сойер оперся локтями на стальной стол, плечи сгорблены, как у старика, словно каждый день испытывал его на прочность. После того как началась эта так называемая психотерапия, он почти перестал разговаривать. Не в силах выдержать молчание, Аттикусу приходилось рассказывать о том, как прошла его неделя.

Когда он жаловался на преступника, которого арестовывал в третий раз, брат буркнул:

— Полный уёбок. Прям как я.

— Говно собачье.

— Блять, Атт, даже мой терапевт говорит, что я гроша ломаного не стою. Что мне жить — только небо зря коптить.

Их отчим пытался убедить Сойера, что тот ничего не стоит. А психолог чертовски хорошо продолжила его дело. Черт бы ее побрал. Она казалась такой мягкосердечной. Кажется, ее доброта не распространяется на заключенных.

Когда студенты заговорили о переполненных калифорнийских тюрьмах, Аттикус повернулся к Джин и тихо спросил:

— Тебе нравится работать с заключенными?

— Не так сильно, как я думала, — она, должно быть, заметила его ледяные тон и выражение лица. Она склонила голову набок: — Ты не любишь сотрудников тюрем, хоть сам и служишь в полиции?

Нет. Он не любил «мозгоправов» в целом: того, кто довел назначенными таблетками его сослуживца до комы, того, кто выпустил на свободу его отчима после так называемой «психотерапии», и конкретно эту тоже, совершенно точно.

— Ага.

Она вздрогнула.