Влюблённые в театр
Шрифт:
«Уже бы умереть и не жить», – тихонько вздыхает Марта. «Но ведь живем!», – почти саркастически бросает Минаго, вкладывая в эти слова горькое презрение к человеческой природе. Смерть забирает молодых, исполненных сил, а другие живут, как раньше, как будто ничего не изменилось.
Романов создает образ человека, который уже не живет, а доживает свой век по инерции. Еще сохранились какие-то связи с миром, еще нужно исполнить последний долг перед Татией, но жизнь, с ее радостями, надеждами, ощущением счастья, закончилась в день получения последней похоронки. Горе раздавило
Вся жизнь Минаго прошла на земле, в гармонии с круговоротом природы. И вот теперь его натруженные тяжелой крестьянской работой руки бессильно и безвольно сложены на коленях. Романов сыграл человека, который потерпел жизненный крах. В жизни крестьянина случилось самое страшное – его род не будет иметь продолжения.
Неимоверным усилием воли Минаго пытается сдержать свою муку, но горе его невыносимо, лицо сводит судорогой боли: «А мне как быть? Ребенка на своем подворье не увидев!.. Так и исчезнуть, имени своего не оставив?.. Ведь я тоже живой…», – глухо, как будто выталкивая слова, застрявшие в горле, произносит Минаго.
Однако, несмотря на трагическое мироощущение, Минаго Романова остается человеком мудрым и неэгоистичным. Он знает, что сколько бы людей не погибло на войне, жизнь должна продолжаться, а главное предназначение женщины – рожать детей. Поэтому он решает выдать Татию замуж, несмотря на то, что она против.
…Свадьбы не получилось. Гости скоро разошлись с праздника, который больше напоминал поминки. И вот Минаго ласково упрашивает мужа Татии сразу же уехать в Тбилиси. Всем трудно в этой сцене, но труднее всех самому Минаго, ведь он отдаёт замуж невесту своего сына. С отъездом Татии жизнь утрачивает для Минаго всякий смысл.
Романов всегда превосходно работает на сцене с вещью, предметом. И в этом эпизоде проявляется его огромное мастерство. Минаго решительно, дрожащими от волнения руками, срывает со свадебного стола белоснежную праздничную скатерть, комкает ее в большой неудобный узел и начинает, не глядя, запихивать в него какие-то случайные вещи. Постепенно это занятие приковывает к себе все внимание Минаго, как будто в скатерти сконцентрировался весь смысл его существования. Теперь он пытается отобрать в дорогу молодым самое лучшее.
На наигранное веселье уходят последние душевные силы Минаго. Романов играет человека, который выполнил всё, как должно. Минаго не в чем укорить себя, но он страшно устал, и хочет только одного – чтобы всё поскорее закончилось.
Неожиданно в доме появляется незнакомец без имени. Он тот, кто прошел всю войну, побывал в немецком плену и в советском ГУЛАГе. «Ты… мёртвый?», – спрашивает у него побледневший Минаго. Романов задает вопрос тихим, нарочито спокойным, погасшим голосом, но кажется, что земля рушится у него под ногами, потому что его сердце уже распознало истину.
«Мёртвый…», – тихо отвечает сын Минаго Сисо. «И я мёртвый…», – говорит Минаго, и действительно, это отвечает человек, чувства которого давно умерли, скорее, тень человека.
Сможет ли Минаго возродиться для жизни,
Тот, кто стережёт Сократа
Пьеса Стефана Цанева «Последняя ночь», постановку которой осуществил режиссёр А. Ротенштейн, – это парадоксальное исследование взаимоотношений Сократа и его Стражника, которые неожиданно поменялись местами. Драматург, а следом за ним и режиссёр, в острой гротесковой форме прослеживают психологические последствия этой метаморфозы.
…Итак, заканчивается последняя ночь в жизни Сократа. Он проводит её в тюрьме, а значит, в компании Стражника. Стражник старательно, с удовольствием размешивает цикуту – сейчас пропоют первые петухи и философу придется выпить отраву. Но петухи почему-то не спешат кукарекать…
Роль Стражника Романов решает в духе пародии. Он не жалеет красок, чтобы подчеркнуть самые смешные и самые непривлекательные черты характера своего героя – его глупость, нахальство и трусость, но делает это с большим вкусом и чувством меры.
Герой Романова – маленький человечек с редкой бородёнкой, который в разговоре смешно шепелявит. Собеседника Стражник слушает, приоткрыв рот и глядя исподлобья круглыми детскими глазами. Тогда на его лице появляется выражение такой невообразимой тупости, что в памяти немедленно всплывает образ неандертальца.
На сцене разворачивается весёлая игра. Актёры на глазах у зрителей набросили на себя полотняные хитоны и распределили роли – один обернулся усталым философом, другой – глуповатым Стражником.
Условия игры заданы, и кажется, что Романов целиком придерживается их. Когда Ксантиппа искушает Стражника памятником, который соорудят ему благодарные потомки, если он спасёт философа, герой Романова впитывает каждое слово всем своим существом. От такой головокружительной перспективы у Стражника захватывает дух. «Бюст? Из бронзы?», – немного придя в себя, начинает выспрашивать он у Ксантиппы, одновременно боясь поверить в такое неимоверное счастье, и веря в него всем сердцем, и глаза его сияют от радостного возбуждения. Стражник вот-вот сорвется с места и начнет танцевать или прыгать на одной ножке от удовольствия.
Однако такая наивность, простодушие героя – только верхний слой роли, которую исполняет Романов. Вот в нём на мгновение словно промелькнула тень тирана: одна рука заложена за борт невидимого кителя, ладонь другой руки сложена лодочкой, как будто держит воображаемую трубку. Только секунда, и мгновенное видение отца народов исчезает. Стражник снова предстаёт смешным человечком. Кажется, это только тонкая пародия, исполненная с присущим Романову чувством меры, однако…
Стражник – слишком маленький человек, чтобы не иметь больших комплексов неполноценности. И потому смешной Стражник Романова, поменявшись местами с Сократом, становится страшным. Честолюбие, которое до этого момента дремало в душе Стражника, внезапно расцветает пышным цветом. Он как будто бы компенсирует долгие годы издевательства над собой.