Вне пределов

Энн Джуэл Э.

Она пожимает плечами.

— Ищем ли мы чего-то большего? Ведёт ли каждое путешествие к конечной цели — духовному единству? Не знаю. Наверное, я узнаю, если и когда доберусь туда.

Она поражает меня. И всегда поражала. Отец водил меня в церковь, пока моя мать изменяла ему. Его вера помогала ему прощать её грехи. Я верил в бога, пока не умерла Дейзи, а потом усомнился в его существовании. Дженна вернула мне веру — пока не умерла. Теперь… я просто не знаю, во что верить. Моего отца хватил бы удар, если

бы он узнал, где я нахожусь в данный момент и что обсуждаю с доктором Олбрайт.

— Что мне ей сказать? На днях у неё был… небольшой срыв, и мне нечего было предложить, кроме дружеских объятий. Все мои слова были бесполезны, потому что эта молодая женщина до смерти напугала меня своими знаниями о моём прошлом.

— Хороший вопрос. — Она тычет указательным пальцем в мою сторону. — Если бы она утверждала, что является подругой твоего детства, то это бы всё упростило, но всё равно было бы неловко, ведь она не совсем тот человек, которого ты помнишь. Но… — Хейзел барабанит пальцами по столу: —…если она не сможет установить эту связь, то бремя доказывания ляжет на тебя.

— Она несчастна. Мне кажется, если я расскажу ей об этом, это избавит её от страданий.

— Не будь так уверен. — Она качает головой, поднося чашку к губам. — Если это не пробудит её память, чего пока явно не произошло, то это может привести к ещё большему разочарованию, как у человека, страдающего амнезией. — Губы Хейзел слегка морщатся, когда я испускаю долгий вздох. — Ты скучаешь по своей жене.

Я киваю, сосредоточившись на её чашке. Дженна пила горячий чай каждый день.

Она была знатоком чая.

— И ты скучаешь по своей подруге.

Я киваю.

— Ты скучаешь по себе.

Я поднимаю взгляд. Хейзел грустно улыбается мне.

— Люди, которые приходят в нашу жизнь, делают её яркой и насыщенной. Когда мы любим, мы даём частичку своего сердца, своей души другому человеку. Их счастье — наше счастье. Их горе — наше горе. И когда они умирают… часть нас умирает вместе с ними.

— Если я смогу найти Морган в Суэйзи, то смогу ли найти ту часть себя, которая умерла вместе с ней?

С тихим, располагающим к себе смешком она качает головой.

— Разве это не было бы чем-то удивительным? К сожалению, я не могу дать однозначный ответ. Мы говорим о вещах, которые многие специалисты даже не рассматривают как возможные. Кажется, мы забыли, что самые важные открытия в истории были сделаны людьми, которые осмелились поверить в невероятное и рискнуть сделать невозможное. Я уверена, что большинство моих коллег считают опубликованные мною работы по реинкарнации позором для нашего факультета.

Я пытаюсь скрыть улыбку. Все думают, что она сумасшедшая. Когда-то я тоже так думал. Сейчас… не знаю, что и думать.

— Спасибо, что уделили время. — Я встаю. — Я думаю, вы смелая

и дерзкая — совсем не сумасшедшая.

— Тссс… — Она подмигивает. — Мне нравятся сумасшедшие. И дай знать, что из этого выйдет. Я ужасно заинтригована.

?

ТРИ ДНЯ НАЗАД Нейт отпустил меня со словами: не унывай, мы разберемся с этим.

Эти слова были очень важны для меня. С тех пор мы почти не разговаривали. Я не знаю, что он хотел этим сказать. Это моя проблема, а не его.

То, что Гриффин избегает этой темы, тоже удручает. Я пытаюсь взглянуть на это с их точки зрения. Я требую от них многого — сказать, что они мне верят.

— В нём много имбиря.

Гриффин убирает мои волосы, собранные в хвост, с плеча и целует в шею, пока я помешиваю соус «Альфредо».

Мои мысли возвращаются к настоящему. Я готовила ужин на автопилоте, пока Гриффин смотрел гонки.

— Это чеснок. И, вероятно, я положила его слишком много. Но можно ли переборщить с чесноком в соусе «Альфредо»?

Он посмеивается, поднимая бутылочку со специями, которую я только что поставила на прилавок.

— Нет, не думаю, что в соусе «Альфредо» может быть слишком много чеснока. Но, возможно, избыток имбиря может перебить вкус «Альфредо».

— Чёрт. — Я морщу нос, когда смотрю на этикетку. — Чёрт возьми! Я испортила ужин.

— Я люблю имбирь… и эксперименты. — Гриффин поливает соусом две тарелки феттучини. — Перестань хмуриться. — Держа по тарелке в каждой руке, он наклоняется и зажимает мою нижнюю губу зубами, удерживая её до тех пор, пока я не начинаю улыбаться, вырывая ее из его хватки. — Вот и моя девочка. Не помню, когда видел твою улыбку в последний раз.

Мой взгляд скользит по его лицу.

— Извини.

— Не извиняйся.

Он кивает головой в сторону раздвижных дверей, ведущих на мой балкон, когда я беру наши напитки.

Мы устраиваемся на двух стульях с красной обивкой, разделенных круглым столом.

Вид на переулок внизу и старый парк напротив не особо впечатляющий, но окна выходят на восток, так что мы можем наслаждаться ужином без слепящего солнца.

— Расскажи о своём дне или о причине постоянной хмурости, от которой ты отмахиваешься, словно от пустяка.

— Прости.

— Прекрати. Извиняться. — Он улыбается, качая головой и накручивая пасту на вилку. — Я не злюсь. Просто не понимаю. Я сделал что-то не так?

— Нет. — Я ковыряюсь в еде, но не чувствую голода. — Мне нужно тебе кое-что сказать, вот и всё.

Гриффин кашляет, и кашляет, и хватает стакан с водой, и залпом выпивает его. Я морщу нос, пытаясь понять, от чего он закашлялся. Ударяя себя кулаком в грудь, он прочищает горло. Я накручиваю пасту на вилку и осторожно засовываю её себе в рот.