Вне рутины
Шрифт:
— Нтъ, нтъ. Ступайте одна.
Манефа Мартыновна одлась, посмотрла на часы, но часы показывали только половину седьмого.
— Чего-же это я спозаранка-то? — сказала она. — не хорошо раньше семи. Лучше ужъ подождать.
— Да идите, идите, — торопила дочь.
— Нтъ, ужъ подожду до семи. Сяду и разложу пасьянсъ.
Она сла, взяла карты, стала ихъ раскладывать на стол, но тотчасъ-же остановилась и спросила дочь:
— А что, не сходить-ли мн передъ визитомъ-то въ кондитерскую и не купить-ли сладкій пирогъ для него? Съ пустыми-то руками какъ будто не ловко идти.
— Ну, вотъ…
— Да вдь онъ, душечка, теб и конфеты, и цвты принесъ.
— Такъ то онъ, а не вы. Онъ у насъ заискиваетъ, а вамъ что-же… Какъ это вы не умете держать себя! Вы дама. Какіе тутъ пироги!
— Ну, безъ пирога, такъ безъ пирога. Вдь не именинникъ-же онъ, въ самомъ дл, - согласилась Манефа Мартыновна, сбила карты недоконченнаго пасьянса, поднялась изъ-за стола и проговорила:- Пойду потихоньку. Что за важность, что немножко рано!
И она, не надвъ на себя верхняго платья, вышла изъ своей квартиры на лстницу и стала взбираться въ верхній этажъ къ Іерихонскому.
XIX
Посл звонка Іерихонскій самъ отворилъ дверь, весь сіяющій улыбкой, и возгласилъ:
— Добро пожаловать, многоуважаемая гостья Манефа Мартыновна! Скорблю только, что вы одна счастливите меня своимъ посщеніемъ. О, сколь горда и непреклонна прекраснйшая Софья Николаевна!
— Ахъ, это вовсе не изъ гордости, Антіохъ Захарычъ, — отвчала Манефа Мартыновна. — Гордости тутъ никакой, а у ней, откровенно говоря, характеръ такой странный. Она удивительно какъ трудно со всми сходится. Сначала то-есть. А потомъ, какъ къ кому привыкнетъ и сойдется съ кмъ, то это золотая двушка. Ну, здравствуйте, дорогой сосдъ.
Іерихонскій приложился въ ручк и сказалъ:
— Прошу въ гостиную. Вотъ мой вдовій уголокъ. Я вдь овдовлъ не на этой квартир. При жен я имлъ квартиру побольше этой, но мебели не продавалъ, оттого здсь нсколько и тсновато. Вотъ портретъ моей покойницы — и онъ указалъ на большую фотографію полной дамы съ кучей колецъ на рукахъ, сложенныхъ на живот, въ которыхъ она держала полураскрытый веръ.
Гостиная была съ мягкой мебелью въ малиновой обивк, безъ портьеръ, съ тюлевыми драпировками на окнахъ, съ зеркалами въ простнкахъ, съ ковромъ, изображающимъ оскалившаго зубы тигра около дивана, и имла на стнахъ дв картины библейскаго содержанія въ золотыхъ, изрядно ужъ загрязненныхъ, рамахъ. Около оконъ стояли горшки съ пальмами-латаніями и вился плющъ по трельяжамъ и протягивался по потолку. Все это было освщено лампой подъ ярко-краснымъ бумажнымъ абажуромъ.
— Присядьте, многоуважаемая, отдохните. Гд вамъ получше-то устроиться? Не прикажете-ли на диванчик? Здсь будетъ поудобне, — суетился Іерихонскій, усаживая Манефу Мартыновну.
Та сла на диванъ, Іерихонскій помстился противъ нея, но сидли они не долго. Перекинувшись нсколькими словами о здоровь Софьи Николаевны и расточивъ по поводу ея нсколько комплиментовъ, Іерихонскій предложилъ:
— Можетъ быть желаете осмотрть всю мою квартиру, чтобъ имть понятіе о скромномъ убжищ вдовца?
— Даже очень пріятно, Антіохъ Захарычъ, — дала отвтъ Манефа Мартыновна. — Вдь вы нашъ самый ближайшій сосдъ. Насъ раздляютъ только нашъ потолокъ и вашъ полъ.
— Полъ-аршина. Я всего въ полу-аршин живу
— И у меня съ Соняшей тутъ-же спальня.
Они стояли въ комнат, разгороженной довольно уже потертой и полинявшей коричневой съ желтымъ драпировкой, съ такой-же мягкой мебелью, съ большой орховаго дерева божницей въ углу, сплошь увшанной и уставленной иконами въ серебряныхъ окладахъ, передъ которыми теплилась лампадка съ малиновымъ ободкомъ. Въ простнк помщалась стеклянная горка, на полкахъ которой лежало и стояло столовое и чайное серебро, множество серебряныхъ разнокалиберныхъ солонокъ, стаканчиковъ и, между прочимъ, маленькій серебряный самоваръ и кофейникъ.
— Приданое покойницы, — отрекомендовалъ Іерихонскій, указывая на содержимое божницы и горки. — Она у меня была изъ купеческа города. И постель — приданое, — кивнулъ онъ въ распахнутыя полы драпировки, откуда виднлась широчайшая двухспальная кровать, покрытая блымъ тканьевымъ одяломъ съ двумя ворохами подушекъ разныхъ величинъ, — овдовлъ и не смнялъ кровати, — продолжалъ онъ. — Такъ и продолжаю на ней спать.
— Да вдь что-жъ, на широкой-то просторне, пріятне, — вставила свое слово Манефа Мартыновна.
Затмъ, они перешли въ кабинетъ.
Кабинетъ былъ со старой краснаго дерева мебелью, обитой сафьяномъ. Надъ диваномъ вислъ вышитый коверъ съ изображеніемъ старика турка съ трубкой, среди двухъ одалисокъ. Тутъ-же висла гитара. Дале шли книжныя полки съ томами свода законовъ. У окна стоялъ краснаго-же дерева письменный столъ на шкапикахъ, съ бронзовой чернильницей, изображающей пеликана, осняющаго своими крыльями птенцовъ въ гнзд и въ то-же время щиплющаго свою грудь. На стол горла лампа, вс письменныя принадлежности находились въ порядк, и лежали счеты съ большими костяжками. Стна передъ письменнымъ столомъ была сплошь завшана фотографіями въ рамкахъ. Фотографіи эти изображали чиновниковъ въ вицмундирахъ съ крестами на шеяхъ и со звздами на фракахъ.
— Мои бывшіе и непосредственные начальники и я самъ въ нсколькихъ видахъ, — отрекомендовалъ Іерихонскій. — Здсь я во всхъ стадіяхъ моего служебнаго развитія и до ныншняго чина. Все я-съ… Изволите видть, начальникъ и я, дале опять начальникъ — и опять я. На память-съ.
— Вижу, вижу. Ахъ, какъ пріятно имть такія воспоминанія о себ! — восторгалась Манефа Мартыновна. — И какъ у васъ все это въ порядк, аккуратно.
— Порядокъ и аккуратность всегда были присущи мн, многоуважаемая Манефа Мартыновна, и черезъ нихъ я въ люди вышелъ, — похвастался Іерихонскій. — Вотъ здсь я въ небольшомъ еще чин съ первымъ крестикомъ Станислава въ петлиц.
— Аи здсь какъ вы солидны! — похвалила Манефа Мартыновна.
— Я всегда держался солидно и съ достоинствомъ, многоуважаемая… На этомъ портрет я уже въ слдующемъ чин съ двумя крестами въ петлиц — Станиславомъ и Анной. Видите, я тогда баки носилъ, потому что нашъ начальникъ былъ съ баками. Обыкновенно, мы, служаки, всегда подражали нашему ближайшему начальству, — разсказывалъ Іерихонскій.
— Да такъ и слдуетъ, Антіохъ Захарычъ, — поддакнула Манефа Мартыновна.
Іерихонскій вдохновился.