Вне рутины

Лейкин Николай Александрович

Соняша оставила читать, звнула, потомъ улыбнулась и проговорила:

— Наврное опять объ Іерихонскомъ сбираетесь говорить,

— А хоть-бы и объ немъ? Какъ хочешь, а въ нашей жизни онъ представляетъ эпоху, — сказала мать.

— Ужъ и эпоху! — потянулась Соняша.

— А ты какъ думаешь? Конечно-же, эпоху. По моему, счастье намъ въ руки валится, а мы не хотимъ его принять.

— Говорите. Я буду слушать. Вдь вы адвокатъ Іерихонскаго и вс слова будутъ въ защиту его.

— Въ защиту здраваго

смысла, другъ мой. Я вижу, что ты теперь успокоилась, въ благодушномъ настроеніи — вотъ я и хочу поговорить, — сказала мать.

— Просто спать хочу, — отвчала Соняша и звнула.

— Ну, такъ вотъ… Я теб признаюсь… Пока ты давеча одвалась, чтобы выйти къ Іерихонскому, а онъ сидлъ со мной, то онъ вдь чуть не со слезами на глазахъ упрашивалъ меня направить тебя и подготовить такъ, чтобы ты ему не отказала, когда онъ будетъ длать теб предложеніе.

— Ну, вотъ! Адвокатскія рчи! — воскликнула Соняша.

— Да, адвокатскія. Онъ хотлъ даже сегодня излить передъ тобой свою душу и просить твоей руки, но я убдила его сегодня не ставить этого вопроса ребромъ, а дать теб попривыкнуть къ нему, поприглядться немножко къ нему, — продолжала мать.

— И чмъ больше я къ нему приглядываюсь, тмъ больше влюбляюсь, — перебила Соняша мать.

— Будь, другъ мой, безъ ироніи. Я говорю съ тобой серьезно. Ну, вотъ я удержала его отъ объясненій съ тобой, общалась тебя подготовить и просила дать мн дней десять сроку. И онъ согласился. «Скажите, говоритъ, ей, что ее лелять буду, какъ цвтокъ тепличный, на рукахъ ее носить, смотрть на нее, какъ на святыню…».

Манефа Мартыновна сама сочинила эту фразу.

— Вишь какъ подъзжаетъ! А потомъ и возьметъ въ ежовыя рукавицы, — проговорила дочь.

— Полно, Соняша, не такая ты двушка, чтобы даться ему въ руки! Да къ тому-же пожилые люди очень хорошо понимаютъ, что, женясь на двушк моложе себя, они только лаской и угодливостью могутъ заслужить ихъ расположеніе.

— Какъ вы сладко поете!

— Соняша! Опомнись и подумай, что у тебя впереди! На что ты можешь разсчитывать, если не выйдешь замужъ за Іерихонскаго? Старое двство. А умру я — ты безпомощна. Ты неумлый, ни къ чему практическому неспособный человкъ.

— Врете вы. Мн стоитъ только захотть, и я всегда найду себ уроки и другую заработку.

— И умрешь въ углу. Въ комнат съ мебелью. А выйдешь замужъ за Іерихонскаго, передъ тобой жизнь въ довольств, пенсія… Подарки… Домъ у него полный. Онъ намекнулъ и на выигрышные билеты, и на брилліанты.

— И на шубу… — вставила Соняша.

— Да, и на шубу. Вдь это, обыкновенно, въ приданое дается, а тутъ и никакого приданаго. Подумай, Соняша, — просила мать.

— Скажите ему, чтобы онъ лошадей для меня завелъ, тогда подумаю.

— Ты шутишь, Соняша, а я говорю серьезно.

— Нисколько не шучу. Ужъ продаваться,

такъ продаваться, чтобы было не дешево.

— Ахъ, Соняша! Да какая-же тутъ продажа?

— А что-же? Выходъ замужъ по. любви?

— По благоразумію, Соняша, по благоразумію. И вотъ я прошу тебя быть благоразумной и подумать. Подумай, другъ мой, къ завтрему. А завтра утромъ и скажешь мн. Утро вечера мудрене. Подумаешь?

Соняша помолчала и сквозь звоту отвчала:

— Хорошо. Подумаю. Отъ думы ничего не сдлается.

Мать поцловала Соняшу, перекрестила ее и начала раздваться.

XV

На утро Манефа Мартыновна вышла въ кухню, чтобы заказать Ненил обдъ и увидала тамъ кухарку Іерихонскаго Дарью. Та встала съ табуретки, на которой сидла, и съ сіяющимъ лицомъ поклонилась Мавеф Мартыновн.

— Къ кухарочк вашей пришла, чтобы вмст съ ней за провизіей въ лавки идти, — сообщила она. — Очень ужъ мы, матушка-барыня, съ ней подружились. Господа наши подружились и мы тоже.

— Ну, что-жъ, дло хорошее, — отвчала Заборова, чтобы что-нибудь сказать.

Ободренная отвтомъ, Дарья опять поклонилась.

— Когда, матушка-барыня, на свадьбу-то дадите разршеніе нашему генералу? — спросила она. — Очень ужъ онъ истомился у насъ и все настоящаго положенія ждетъ. Онъ вчера ужъ и фракъ новый заказалъ.

— А это ужъ наше дло и теб въ него мшаться не слдъ.

И Манефа Мартыновна, дабы не плодить съ Дарьей разговора, вызвала Ненилу для заказа обда въ столовую.

Часовъ въ одиннадцать поднялась съ постели Соняша и вышла въ столовую пить кофе, чмокнувъ при этомъ въ щеку мать.

Мать встртила ее заискивающе ласковымъ образомъ.

— Ну, что, какъ почивала? Видъ у тебя свжій. Не снилось-ли теб, что ты мадамъ Іерихонская и катаешься на своихъ лошадяхъ? — спросила она.

— Какое! Видла я во сн, что какая-то черная собака за мной гонялась, — отвчала Соняша.

— Собака — это другъ и письмо. Непремнно получишь какое-нибудь письмо отъ дружественнаго теб человка. Вотъ не пришлетъ-ли Іерихонскій какое-нибудь письмо… Ну, хоть съ предложеніемъ сдлать теб все приданое.

— У васъ только одинъ Іерихонскій и на ум.

Соняша сдлала гримаску и принялась за кофе. Мать подсла къ ней.

— Ну, что, подумала о чемъ хотла-то? — спросила она. — Какъ насчетъ Іерихонскаго?

— Ахъ, Боже мой! Да дайте мн хоть отдышаться-то немного!

— Ну, отдышись, отдышись. Зачмъ-же сердиться-то?

— Да вдь ужъ вы прямо съ ножомъ къ горлу пристаете. Вдь вы сами-же мн разсказывали, что вы ему общали дать отвтъ черезъ пять-шесть дней.

Соняша макала въ кофе сухарь и ла его. Помолчавъ, она сказала:

— Я думаю, что я буду согласна на его предложеніе.