Вне рутины

Лейкин Николай Александрович

— То-есть съ кмъ это съ нимъ? — широко открыла глаза Соняша.

— Ну, да съ лейтенантомъ, что-ли!

— Какъ это глупо! Михаилъ Леонтьичъ ужъ ухалъ съ Дальняго Востока, пишетъ изъ Японіи и сообщаетъ, что пойдетъ въ Санъ-Франциско, а Санъ-Франциско въ Америк.

— А кто-жъ тебя знаетъ! Можетъ быть, ты думаешь, что онъ опять вернется на Дальній Востокъ. Вдь вс эти мста на одномъ океан. На Тихомъ океан. А онъ посланъ въ Тихій океанъ.

— То-есть ужасъ что говорите!

Соняша пожала плечами.

— Ну, зачмъ-же теб понадобился Дальній Востокъ,

зачмъ? Отчего-же ты раньше объ этомъ Дальнемъ Восток не вспомнила, пока не получила отъ лейтенанта письмо? Тебя письмо изъ Японіи взволновало — вотъ ты на стну и ползла. Вотъ и Дальній Востокъ.

— На стну ползла! Какія слова!

— Душечка, Соняша, да мн ужъ очень горько — оттого я такъ и говорю. Вдь подумай хорошенько, о чемъ ты толкуешь! Вдь смхъ въ люди сказать. Конечно-же, это все письмо надлало. А по моему вотъ какъ: это письмо должно тебя вконецъ расхолодить къ твоему лейтенанту. Если-бы онъ имлъ на тебя хоть чуточку серьезные виды, разв такое письмо онъ долженъ былъ теб написать? Ахъ, Соняша, Соняша, брось ты эти вс фантазіи и примись сегодня составлять хоть т условія Іерихонскому, о которыхъ ты говорила. Какія тутъ сестры милосердія, когда теб прекрасная партія предстоитъ. Уймись, милушка…

И Манефа Мартыновна поцловала Соняшу въ голову.

За обдомъ Соняша, чтобы похвастаться, показала письмо студенту Хохотову. Тотъ прочиталъ его и, улыбнувшись, произнесъ:

— Холодное письмецо-то.

— То-есть что это значитъ — холодное? — вспыхнула Соняша.

— А то, что безъ всякой теплоты. Просто человкъ хвастается, что попалъ въ Японію. «Вотъ гд, молъ, я теперь. Знай нашихъ»! Даже и картинка съ видомъ города, чтобы вы полюбовались и позавидовали ему, Михаилу Леонтьичу.

Соняша рзко выхватила письмо изъ руки студента.

— Вы все хорошее способны осмять. Какой у васъ скверный характеръ!

— Да что-же тутъ такого хорошаго? Даже я написалъ-бы вамъ что-нибудь потепле, если-бы попалъ въ Японію.

— Отчего-же даже вы? Что такое вы?

— Человкъ, не пользующійся и не пользовавшійся такой дружбой и такимъ расположеніемъ отъ васъ, какъ Михаилъ Леонтьичъ. Письмо совсмъ сухое.

Соняша спрятала письмо подъ тарелку и умолкла.

— Въ сестры милосердія сбирается идти, — кивнула Манефа Мартыновна на дочь.

— Софья Николаевна? — спросилъ студентъ Хохотовъ.

— Она. Сегодня утромъ вдругъ говоритъ мн: «А что, не поступить-ли мн въ сестры милосердія»?

— Не выдержать… — отрицательно потрясъ головой Хохотовъ.

— Почему? Отчего-же другія-то выдерживаютъ? — задала вопросъ Соняша.

— Не того закала. Не такъ скроены. Не т нервы. Вамъ и недли не выдержать. Посл первой-же перевязки серьезной раны сбжите.

— Боже, какъ вы меня ненавидите!

— Напротивъ. Люблю, оттого такъ и говорю. Говорю правду. Хотите примръ? Помните, когда я прочищалъ простой чирей у вашей мамаши на лопатк и выдавливалъ гной, такъ вы и тутъ не могли около стоять, чтобы подержать компресикъ съ сулемой.

— Ну, это такъ… А привыкнуть ко всему можно.

— Привыкать-то

не станете. Вдь это надо воспитать себя и свои нервы, а вы не сможете.

Соняша взглянула на Хохотова съ упрекомъ и сказала:

— То-есть это удивительно! Ни къ чему, ни къ чему вы меня не считаете способной.

Вмсто отвта Хохотовъ пожалъ плечами. Соняша обернулась къ матери и произнесла:

— А у васъ языкъ совсмъ съ дыркой. Ни о чемъ, ршительно ни о чемъ не можете вы умолчать!

Посл обда Манефа Мартыновна ходила въ Гостиный дворъ за покупками и, возвращаясь домой, повстрчалась на лстниц съ Іерихонскимъ. Онъ снялъ шляпу, поклонился и сказалъ:

— Изволите возвращаться съ покупками?

— Да… Купила кое-что себ и Соняш на блье, и вотъ займемся отъ нечего длать изготовленіемъ домашнимъ способомъ, — отвчала Манефа Мартыновна.

— Доброе дло… — похвалилъ Іерихонскій. — Я самъ люблю все изготовленное домашнимъ способомъ. Хоть иногда оно не ладно скроено и не крпко сшито, но все-таки чувствуешь довольство, что тутъ приложено дло рукъ своихъ. А я иду на прогулку, — прибавилъ онъ. — Жизнь наша сидячая, канцелярская и нужно принуждать себя къ движенію, чтобы пользоваться здоровьемъ.

— Погода прекрасная. Желаю вамъ пріятной прогулки. Мое почтеніе, Антіохъ Захарычъ. Къ намъ милости просимъ.

Манефа Мартыновна хотла подниматься на лстницу, но Іерихонскій удержалъ ее.

— Позвольте на одну минуту, — сказалъ онъ. — Я хочу спросить васъ о Софь Николаевн. Ну, какъ она?.. Какъ ея драгоцнное здоровье?

— Благодарю васъ. Она здорова.

— Какіе ея разговоры съ вами? Думаете, скоро я могу приступить къ формальному предложенію?

— Да, да… Я думаю… Она уже привыкаетъ къ вамъ, — отвчала, немного замявшись, Манефа Мартыновна. — Конечно-же, двушка сразу не можетъ ршиться на такой важный шагъ, вы сами понимаете. Вчера, посл вашего ухода, она долго объ васъ со мной говорила.

— Говорила, вы говорите? Такъ, такъ… Это хорошо. Что-же она говорила, многоуважаемая Манефа Мартыновна, смю я узнать: дурное или хорошее?

— Да она хвалила васъ, какъ хорошаго хозяина, скопидома, — отвчала старуха Заборова.

— Гмъ… Этимъ могу похвастать. Дйствительно, я изъ ничего создалъ кое-что. Ну, а другихъ какихъ-либо моихъ качествъ она не касалась?

— Не смю вамъ ничего сказать, Антіохъ Захарычъ. Она двушка съ очень добрымъ сердцемъ, но немножко скрытна.

— Скрытна? Гмъ… Такъ… Но все-таки дня черезъ два я могу получить отъ васъ отвтъ?

— Непремнно, непремнно… Дня черезъ три, черезъ четыре, какъ уже я сказала вамъ, я вамъ скажу. Я подготовляю ее… Она почти уже склонна.

— Это меня радуетъ. Мое почтеніе, добрйшая сосдка. Мой сердечный привтъ вашей дочк.

Іерихонскій поклонился и сталъ сходить съ лстницы.

XVII

Придя къ себ домой, Манефа Мартыновна не нашла дома дочери.

— Гд-же Софья Николаевна? — спросила она кухарку Ненилу, отворившую ей дверь.