Внучь олегарха
Шрифт:
— С Федоровой проще вам сообщать если мы заметим что-то не странное. Но если вам именно странного о ней услышать хочется, то пожалуйста: она начала тратить свои деньги. Всерьез так начала…
Когда я училась, программирование в том или ином виде преподавали буквально всем инженерам, так что и мне пришлось хлебнуть кусочек этой науки. И хотя хлебнула я самую малость, себя честно считала программистом буквально «Богом отмеченным». То есть как «отмеченные богом» юродивые возле церкви: слова говорят на языке как бы человеческом, но понять их порой вообще невозможно — да и нуждочки такой чаще всего не возникает. Однако мой диплом должен был представлять из себя программу, причем очень даже большую, на мой непрофессиональный взгляд ее вряд ли выйдет уложить меньше чем в несколько сотен тысяч строк кода. Но мне даже точнее считать было лень, все равно понятно, что я такую программу не напишу
А попутно пусть сделают что-то уже работающее. Группа студентов, аспирантов и примкнувших к ним преподавателей МГУ за лето разработали что-то, напоминающее операционную системы для новенькой ЭВМ. Очень примитивную, но она выполняла три главных для меня функции: позволяла загружать программы с диска, запускать их и — что было лично для меня очень важно — собирать программы из готовых кусков. А группа разработчиков их Брянска разработали под выпускаемый на тамошнем заводе монитор (с клавиатурой) что-то вроде текстового редактора, который, ко всему прочему, как раз работал на «пятом процессоре» микросхемы, то есть не мешал выполнять другие программы. Кривенькая такая идеология, но пока каждый индивидуальный процессор умел работать с памятью только в шестьдесят четыре килобайта, такая возможность была крайне полезна.
Монитор у брянцев получился… своеобразный. Я их попросила сразу закладываться на «телевизионное» разрешение, то есть размер экрана, если в пикселях считать, был восемьсот на шестьсот, а если в буквах, то на экране помещалось тридцать строк по девяносто шесть символов. Раз уже нет пока никаких стандартов, то кто мне помешает ввести свой? То есть брянский, это они уже сами все придумали. Да и вообще пока стандарты янки не ввели, «по праву первооткрывателя» у меня все делалось немного не так, как «в прежней жизни». Например, шаг выводов на микросхемах составлял ровно два с половиной миллиметра, расстояние между дорожками выводов — семь с половиной и пятнадцать миллиметров, диаметры дисков (и гибкого, и жесткого) были приняты равные семидесяти пяти миллиметрам (поскольку десятисантиметровый сочли все же не очень удобным). И даже на магнитофонах ширину пленки установили в десять миллиметров, а данные на ней писались сразу в коде Хемминга на тринадцати дорожках.
И у меня все больше крепло убеждение, что именно эти цифры и станут новым международным стандартом: в Бресте местные умельцы в ДИП-корпусе на шестнадцать выводов наладились делать просто шикарные двухканальные усилители низкой частоты, под набирающие популярность стереопроигрыватели, и их стали активно закупать французы. То есть немцы из ГДР их первыми закупать начали, но лишь «для собственных нужд», а французы начали свои агрегаты широко предлагать сразу во многих странах. Но на это мне вообще плевать было, важно то, что им поставлялись микросхемы, изготовленные «по советскому стандарту», просто потому, что других «стандартов» еще не существовало.
Похоже, что «советские микросхемы» вдобавок и прилично ускорили наступление эры стереофонических радиопередач. Там все было просто: сигналы с двух каналов звука модулировались высокой частотой, а затем с помощью простого диода у одного из сигналов срезалась «отрицательная» составляющая сигнала, у другого — «положительная», два сигнала после этого микшировались — и опа! на одной частоте можно передавать оба канала одновременно. А в приемнике нужно точно так же диодами общий сигнал разделить по каналам. Все просто, вот только диоды должны работать очень быстро, настолько быстро, что нынешние, точечные германиевые, едва успевали это проделать. То есть вообще не успевали, ив радиоканал все же лез микс из обеих (хотя и приглушенный по каналам), да и в приемнике тоже каналы немного перемешивались. Но если делать фильтры и миксеры по КМОП-технологи, то звук на выходе получался просто идеальный.
Самое смешное, что способ передачи стереозвука по радио был в СССР еще в тридцать пятом отработан и даже запатентован (и назывался «методом полярной модуляции», сокращенно ПМ, а у буржуев его переобозвали в FM), но тогда качественных диодов не было. А теперь появились, и где-то «наверху» решили технологию пустить в массы — ну а в Бресте как раз и подсуетились. Хорошо подсуетились, качественно, буржуям теперь миксеры и фильтры в шестиногом корпусе продавались за вполне себе «твердую» валюту, а еще у них какая-то западногерманская компания заказала в «интегральном» исполнении уже фильтры достаточно сложные, которые вообще-то удалось поместить только в корпус о двадцати четырех ножках. Так что «советский стандарт» уже зашагал по планете…
А еще зашагали «передовые советские приборы»: в Брянске
А у меня «бурные потоки» начали творить юные программисты. Я все же язык программирования придумала, так надо же людям продемонстрировать, что не зря я старалась. И именно старалась, потому что С в исходном виде мне ну никак не подходил. То есть форма записи операторов и некоторые сугубо вычислительные вещи у меня отторжения не вызывали, но для моих целей требовался мощный аппарат ввода-вывода данных, и я такой аппарат непосредственно в язык и впихнула. Все же в «мое время» библией советских программистов был томик Джермейна, а там очень подробно про эти функции языка было расписано, так что мой (именно мой!) язык получился несколько, скажем, своеобразным. Я его вообще никак не называла, а вот профессор Ляпунов (который с несколькими студентами и двумя сотрудниками своего научного института) разработал для него первый транслятор, назвал его просто «язык символьных вычислений». Сокращенно «язык СВ» (русскими буквами), но ехидные студенты его называли не иначе, как «язык Светланы Владимировны».
Впрочем, не зря же есть в русском языке пословица «хоть горшком назови», для меня главным стало то, что уже в конце сентября сразу много народа приступило к написанию разных программ. Очень разных: в Стекловке, с которой мне все же удалось наконец договориться (поставив им один из первых «суперкомпов» и пообещав выделить еще с десяток к следующему лету) народ (и не студенты, а очень даже неплохие математики) разрабатывали целую библиотеку «стандартных функций», причем простенькие (типа синусов с косинусами) им делать я не поручила, их вообще прошили в ПЗУ и они вычислялись теперь «на аппаратном уровне», и математики под руководством Людмилы Всеволодовны создавали действительно мощную математическую систему. С использованием этих (еще даже не написанных) функций ребята из МВТУ и из МАИ собирали «расчетные модели» отдельных элементов всяких летающих машин, программы по расчету тонкостенных оболочек писали инженеры из ОКБ-1, программы расчета баллистики ракет составлялись у Челомея… Всего в написании программ задуманного мною комплекса принимали участие студенты и сотрудники девяти московских ВУЗов и чуть менее чем десятка разных проектных организаций (главным образом относящихся к военно-промышленному комплексу).
Ну а я просто сидела на попе ровно и раздавала «ценные руководящие указания». Очень ценные: сотрудницы первого отдела буквально не успевали всю документацию, которую я относила к разным категориям секретности, просто печатать, так что Лена затребовала (и получила) у начальства еще шестерых профессиональных машинисток «с допуском». А четверо «старых» лейтенанток с утра и до вечера носились по разным конторам, раздавая мои ЦРУ исполнителям…
А вкалывали у меня все как бобики вовсе не потому, что я, размахивая справкой из психушки… то есть удостоверением из Совмина всех так работать принуждала, нет. Все работали очень даже добровольно, особенно инженеры из разнообразный «почтовых ящиков». Я им просто говорила, что мне от них надо и интересовалась, хотят ли они для меня это сделать. Ну, совершенно понятно, почему так трудились парни из Фрязино: хотя мое представление Николай Александрович и не утвердил, но все же однофамильцу орден Ленина достался, еще четыре человека из института (один руководитель группы и трое простых инженеров) получили по «Красному знамени» и человек десять стали обладателями «Знаков почета». Впрочем, всех остальных тоже отметили, наградив их медалями «За доблестный труд», так что в этом институте народ осознал, что я слов на ветер не бросаю. Сказала «попробую» — попробовала и какой-то результат обеспечила. А если говорю «сделаю», то ведь сделаю! А так как все работы по моей программе так или иначе были связаны с фрязинцами (по крайней мере очень многим руководителям групп программистов было необходимо с некоторыми свойствами процессоров и памяти познакомиться «из первых рук»), то и во всех прочих конторах к моим словам отнеслись с доверием. А слова были и вовсе простые: я пообещала всем задействованным программистам (которых я все же лично и отбирала) по окончании работ выдать по квартире. Лично пообещала, и даже слова «попробую» не использовала.