Внуки красного атамана

Коркищенко Алексей Абрамович

Наутро Миня пошел в райком партии и вернулся лишь к обеду. Егор, не находивший себе места, сердито встретил его у ворот:

– Где ты пропадал, деда?! Мы же на пароход опаздываем, - и оборвал, заметив: хмур Миня, озабочен чем-то донельзя.
– Ты что такой? Что случилось?

– Никуда мы не опаздываем, Егор. Возвращаемся домой...

– Почему?!

– Да потому... Приказ такой получил в райкоме партии: вернуться домой, быть на месте.

– Вот тебе на!.. Да объясни толком, что произошло?

– Объясню. Потом.

– Когда - потом? Вечером? Утром?

– Когда придет

время, тогда и объясню. Ничего больше не сказал Миня. И в тот же день вернулись домой.

Глава тринадцатая

Егор и Гриня выпрягли быков - они укатывали ток под новый урожай тяжелыми катками - и повалились в тень амбара. Густой знойный воздух медленно стекал с бугра, где находился ближний колхозный табор, в станицу. Курени и хаты, непомерно вытягиваясь, дрожали в маревном озере.

За станицей заманчиво синела Егозинка, петлявшая среди ольховых и осиновых рощиц, а за ней в желтоватых испарениях млело болото. На островках надежной почвы, посреди густых камышей и зарослей высоких болотных трав, поднимались купы мощных осокорей и ольх. Когда-то на этом месте был широкий тихий приток, но со временем своенравная Егозинка перегородила его наносами и мелями, и он, постепенно зарастая водорослями, камышом, залился и превратился в труднопроходимое болото с бездонными ямами-окнами и предательскими трясинами.

– Может, на речку смотаемся?
– лениво спрашивает Егор у Грини.

– Спать охота, давай подремем, - так же лениво отвечает Гриня.

И тут они услышали крик подбегающего к ним Степана:

– Братки, чего ж вы дрыхнете? Вернулся поджигатель!

– Ага!
– сказал Гриня, вскакивая.
– Где он?

– Какой поджигатель?
– спросил Егор.

– Зараз... зараз... отдышусь... Я как узнал, так сразу к вам. Антон Осикора, который со своим отцом коровник спалил... Он уже третий день как пришел, только прячется от людей...

– От кого ты это узнал?
– спросил Егор.

– Да при мне Гринин дед, Пантюша, моему деду Евтюху говорил об этом!

– Як же так? Осикоре треба до сорок пятого года сидеть. Удрал, наверное? взволновался Гриня.

– Черт его знает!
– ответил Степан, возбужденно водя головой по сторонам, словно кобчик, выслеживающий добычу.

– Тут другим пахнет... Пантюша, он сейчас огороды поливает, видел, как Осикора крутился у гиблых низов. Интерес у него к ним есть какой-то... Это Евтюх так сказал Пантюше... Должно быть, на островах что-нибудь спрятал старый Осикора. Он умер в заключении. Значит, сыну передал.

– Выследить надо Антона Осикору, - предложил Егор.
– До кого он приехал?

– До вдовы Казарцевой. Она его тетка.

Егор о чем-то напряженно думал, покусывая нижнюю губу.

– Не будем ждать, пока он чего-либо натворит. Кокнем его заранее - и баста, ваших нет!
– сказал Степа.

– Вот цэ гарнэ дило!
– обрадовался Гриня.
– Расплатимся, братки, за ваших матерей и за моего папаню. Он у нас поплаче кровавыми слезами, собака! Смерть ему!

– Смерть ему!
– поддержал Степа.

– Кокнуть Осикору стоит, - сказал Егор, - но чем?

– А ты у своего дида наган возьми, - предложил Гриня.

– Ты что!.. Не могу. Не простит мне этого Миня. Я и так допекаю

его. А он болен. Нервы перекручены.

– Да ты потом положишь наган на место, он и не узнает... Все будэ шито-крыто.

– Отстань!.. "Шито-крыто"...

Егор смотрел вдаль, щуря глаза. Из небытия вернулось слово "Осикора". И снова ярко припомнился ему ужас той страшной ночи, когда в пылающем коровнике сгорела мать. И снова до невыносимой боли растревожила душу давняя неизбывная тоска по матери и отцу... Проклятое кулачье! Проклятые Осикоры!.. Была бы жива мать, был бы дома отец, и был бы несказанно счастлив он, Егор, если бы не существовало подлых Осикор!

Егор поднялся, сказал:

– Пошли. Вы идите к речке, к мосту, ждите меня. По привычке он зашел во двор с тыла, осмотрелся. Мини дома не было. Панёта копалась в огороде. Украдкой проник в курень, открыл старинный комод, он не был заперт. Наган лежал под пуховой бабкиной шалью. Егор вынул его из потертой кобуры, прокрутил барабан - он был полон патронов. На рукоятке блестела плашка с надписью: "М. С. Запашнову за беспримерную отвагу".

Сжимая рукоятку нагана, Егор неподвижно стоял посреди комнаты, и рука становилась уверенней, наливалась силой... Вот здесь, на этом месте, в ту ночь мать, босая, в одной сорочке, с полураспущенной косой, сказала на прощание: "Спи, Егорушка-зайчик, я скоро вернусь". И не вернулась. И никогда не вернется... Егор решительно засунул наган за пояс, прикрыл сорочкой - порядок!

До вечера они рыскали по ерикам, обшарили луга, прошлись по-над болотами. Осикоры нигде не было. А вечером засели у куреня вдовы Казарцевой. Он стоял на отшибе, в зарослях бузины и чертополоха. Наблюдать за ним было удобно.

Казарцева, еще не старая, гладкая женщина, выдоив корову, вышла за ворота. Долго сидела на завалинке, щелкала семечки и время от времени поглядывала в сторону болота. Оно начиналось сразу же за ее садом. Может быть, ожидала Осикору?

Стемнело быстро. Наступила ночь, звездная, дремотная Усыпляюще тренькали сверчки. Ребята гоняли докучливых комаров, и это занятие держало их в бодром состоянии.

Казарцева ушла в дом. Дважды зажигала и гасила лампу. Неужели подавала сигналы Осикоре? Они напряженно прислушивались к ночным шорохам.

Ждали до полуночи.

Гриня вдруг стиснул плечо Егора, шепнул свистяще:

– Стреляй!

В калитку неслышно скользнула высокая тень. Егор вскинул наган.

– А если это кто другой?
– быстро продышал на ухо Степа.
– Убьешь невинного человека.

Егор опустил наган, прерывисто вздохнул. Открылась дверь куреня. Тень исчезла, растворилась в темном проеме.

– Ну, чого ж ты не стрелял? То ж Осикора, - чуть не плача прошептал Гриня.
– Струсил?.. Дал бы мне...

– Замолчи ты!.. А если то не Осикора?

В курене опять зажглась лампа, но окна были плотно занавешены и невозможно было разглядеть, кто же пришел к Казарцевой. На занавески ложилась чья-то плечистая тень.

– Стреляй по тени!
– горячо шептал на ухо Гриня.
– Да стреляй.... то Осикора!

– Замолчи, лупоглазый, сопатку набью!
– яростно сказал Егор.

Гриня часто задышал: озлился, наверное.