Внуки
Шрифт:
Хельбрехт знал отца. Рейнгольд Кунце был военным летчиком. За налеты на Англию в первый год войны он получил «Железный крест» первой степени. Он сбил восемнадцать самолетов и теперь со дня на день ждал, что получит «Рыцарский крест». Сейчас он летает где-то на Восточном фронте.
Мужчины слушали молча и задумчиво. Военный летчик… Дочь его родилась в бомбоубежище. Сумасшедший мир… Они поджигают чужие города, а в это время на родине гибнут в пламени их города и села…
— Завтра пошлем Кунце поздравление, — предложил Хельбрехт. — И все присутствующие подпишутся.
— Бомбежка как будто прекратилась. Но почему нет отбоя?
— Хельбрехт,
— Правильно! Надо же нам выйти, прежде чем дом обрушится на наши головы.
— Мы здесь как в духовке!
Хельбрехт и с ним еще несколько мужчин, приблизившись к дверям убежища, отодвинули железный засов. Когда дверь распахнулась, в подвал ворвалась струя горячего воздуха. Перед самой дверью метались языки пламени, и все испуганно отпрянули. В то же мгновение с треском рухнули горящие балки. Прежде чем Хельбрехт успел захлопнуть дверь, с грохотом попадали куски стены. Несколько кирпичей влетело в подвал и застряло в дверях так, что уже закрыть их было нельзя. В бомбоубежище проникли клубы дыма. Мужчины изо всех сил рванули на себя железную дверь. Хельбрехт попытался отбросить мешавший кирпич, но тут же вскрикнул и уронил его. Кирпич был раскален. Снова грохнули наземь прогоревшие балки и часть стены. Подвал наполнился густым дымом; начал пробиваться и огонь, языки пламени, извиваясь, вползали через образовавшуюся щель.
— Открыть запасный выход! — крикнул Хельбрехт. — Всем выходить!.. В первую очередь женщинам… Стойте! Первыми идут женщины с детьми!
Все с криком ринулись к запасному выходу. Никто не помнил о других, каждый думал только о себе. Поток увлек за собой и Фриду Брентен. Жалобные восклицания и стоны перешли в дикие вопли. Все толкали друг друга и рвались к запасным дверям. Это был выход на канал! Прямо на мост, на Арндтбрюке! Да идите же! Скорей! Скорей!
Фриду Брентен вытолкнули из дверей убежища. Она споткнулась о груду щебня, ее стащили по откосу набережной под мост. Женщины в отчаянии ломали руки и кричали. Теперь и Фрида увидела море огня. Ой! Ой! Горит вся Гумбольдтштрассе. Фабрика Меринга — сплошная груда развалин. Даже высокой фабричной трубы уже нет. И какое пекло среди ночи! Воздух так и кипит. Под открытым небом нечем дышать.
Несколько мужчин прыгнули в воду, она была им по грудь. Женщины последовали их примеру. Так они стояли в канале, мужчины и женщины, и безмолвно глядели на разрушительную работу огня.
— Берегись!
Предостерегающий возглас перешел в стоголосый крик. У самого моста рухнула угловая стена дома. Тлеющие куски ее падали на мост.
Фрида Брентен забралась под арку моста. Она, вытянувшись во весь рост, легла и решила, что никуда больше не двинется, будь что будет. Чемодан и шерстяное одеяло она бросила в убежище и осталась в чем была; если она переживет эту ночь, у нее останется только то, что на ней…
Женщины с растрепавшимися волосами бегали по улицам среди горящих зданий. Одиннадцатилетняя девочка с искаженным от страха лицом, громко плача, звала мать. Ее крепко держали мужчины. Она непременно хотела бежать в убежище.
Хельбрехт, с которого ручьем стекала вода, — он тоже побывал в канале — вызвался пойти в убежище.
Он спросил, нет ли охотников идти вместе с ним. Откликнулись два пожилых человека.
Девочка непрерывно кричала:
— Мама! Мама! Моя мама!
Хельбрехт первый добрался до запасного входа. У дверей еще горела карбидная лампа. Он снял ее и вошел в наполненный дымом подвал.
—
Он шел по убежищу, спотыкаясь о чемоданы и узлы с вещами, и вдруг остановился.
— Алло! Сюда!
Хельбрехт высоко поднял карбидную лампу. Под скамьей, между ведром и обрывками простынь, лежали потерявшая сознание фрау Кунце и труп ее новорожденного младенца.
V
На следующий день, в воскресенье, люди растерянно блуждали среди развалин своих домов. Были организованы передвижные пункты помощи, где лишенным крова раздавали пищу, помогали советом, некоторых доставляли в близлежащие городки.
Добровольцы из отрядов противовоздушной обороны очищали улицы от камней и обуглившихся балок. Говорили, что ночью опять ожидается налет; Черчилль будто бы заявил в палате общин, что Гамбург будет разрушен до основания, Англия-де больше не желает терпеть конкуренцию приэльбского порта.
Фриду Брентен со многими другими поместили в большом танцевальном зале ресторана на углу Арндтштрассе. Этот угловой дом, как большинство домов на Арндтштрассе, тоже основательно обгорел. Но огонь пощадил помещение ресторана и танцевального зала. В воскресенье утром добровольцы противовоздушной обороны доставили сюда раненых и стариков. В том числе и Фриду Брентен, которую подобрали под мостом в полуобморочном состоянии. Она не была ранена, но очень слаба и подавлена. И вот она лежит на тонком одеяле, среди множества незнакомых людей, прямо на полу. Явились врачи, санитары, кое-как перевязали тяжело раненных. О перевозке их в больницу пока нечего было и думать. Не хватало машин. Да и все больницы были переполнены. Еще до полудня стали выносить первых мертвецов из множества тесно уложенных в ряд раненых.
Фрида Брентен, к своему большому удивлению, увидела, что в ногах у нее стоит ее маленький чемодан. Это была приятная неожиданность. Кто мог захватить его с собой из убежища и доставить сюда? Молодые девушки приносили в ведрах питьевую воду. К Фриде подошла маленькая Аннета Хирсель, дочь кладбищенского сторожа, жившая в первом этаже их дома.
— Как вы себя чувствуете, фрау Брентен?
— Теперь уж сносно, дитя мое!.. Если дочь придет на квартиру и будет меня искать, — как она узнает, что я здесь?
— А мы повесим записку на ваших дверях, фрау Брентен.
Фрида привстала и вытаращила глаза на Аннету.
— На дверях моей квартиры? Разве… дом уцелел?
— Да, наш дом на Арндтштрассе уцелел! Только три дома осталось. И в их числе — наш!
Фрида с глубоким вздохом облегчения поднялась.
— Тогда я лучше поплетусь домой.
Под вечер пришел Пауль. Он восторженно заключил Фриду в свои объятия и все уверял ее, что Эли и он в прошедшую ночь думали только о ней. С той минуты как они услышали, что Уленхорст горит, Эли не переставала плакать.
— Бабуся, бабусенька! Как обрадуются Эльфрида и малыш, когда я скажу им, что застал тебя веселой-превеселой в твоей квартирке.
— Ну, веселой-превеселой — это сильно преувеличено!.. А у вас там что слышно?
— На Гогенбухен ни одна бомба не упала. Какой им смысл? Ведь это район бедноты.
— Так-то ты проводишь свой отпуск!.. Вот видишь, воюют не только на фронте.
— Бабуся, здесь хуже, чем на фронте. Я всегда это говорил. А что будет с тобой? Может, поживешь у нас несколько дней?.. Говорят, они скоро вернутся.