Внуки
Шрифт:
Внизу, на улице, среди развалин, среди гор щебня, бродили дети. Сорванцы пытались влезть на высокую отвесную стену. Какой-то мальчуган, взобравшись на обломок высокой стены, гордо махал рукой товарищам… Фрида Брентен дрожала от страха, как бы мальчик не свалился. До чего неосторожен этот озорник! И что смотрят родители!.. Родители? Да есть ли еще у него родители? Может, они убиты и лежат под развалинами, на которых он играет. Каждый день слышишь, что хоронят погибших под обломками. Разбомбленный район у берега Эльбы обвели забором и тем избавили себя от труда хоронить покойников.
Фрида Брентен прислушалась. Гермина шумно хозяйничала на кухне. Там гремело и звенело. Половина посуды уже перебита. Но Фрида не желает больше расстраиваться из-за своей золовки. Она махнула на нее рукой, на колкости ее не обращает никакого внимания. Лишь бы эта баба оставила ее в покое.
Вспоминая, как она заставила эту мегеру уважать себя, Фрида невольно улыбалась, хотя вообще-то ей было не до смеха. В тот раз она решила лучше кончить свои дни в тюрьме, чем терпеть тиранию этой дрянной женщины. Гермина, по выражению самой Фриды, заклевала ее, извела вконец, превратила в служанку: «Фрида, сделай то! Фрида, сделай это!» Так эта жирная неряха помыкала ею долгие месяцы, и Фрида все сносила ради мира в семье. Но Гермине нельзя было угодить, она не переставала брюзжать.
Среди соседей и на улице она распространяла подлейшие измышления и поклепы, называла Фриду мстительной, уверяла, что она эгоистка, что она сварлива и воровата, крадет, мол, у нее из кастрюли лучшие куски. И всюду болтала, что ее невестка гроша не желает пожертвовать в фонд «Общенародной помощи»[30]. «Она не хочет, чтобы мы победили», — заявляла Гермина. Если бы у жильцов дома, на основании долголетнего знакомства, не сложилось твердое мнение о Фриде, о ней пошла бы самая дурная молва.
Даже с этим злом Фрида Брентен примирилась, не говоря ни слова, не сердясь. Ей теперь действительно все было безразлично. Единственной ее опорой оставалась Эльфрида и единственной радостью — внучек Петер. Когда они, навестив ее, уходили, Фрида провожала их со слезами на глазах.
Но наступил день, когда она собралась с духом и сразу положила конец всем мучениям.
V
Стоял прекрасный, теплый летний день. Фрида Брентен широко распахнула окно. Ветра не было, и, значит, не наметало пыли с развалин. Вдруг раздался сильный стук в дверь.
Это пришла соседка. Широко раскрыв глаза, она шепнула с таинственной миной:
— Фрау Брентен, включите радио, — и тут же побежала обратно к себе.
«Неужели опять какая-нибудь победа?» — подумала Фрида и, войдя в столовую, подошла к приемнику.
Мрачный серьезный голос говорил что-то странное, и Фрида не сразу поняла, в чем дело. Адские машины… взрыв… фюрер ранен… воззвание правительства.
Вот оно наконец! Фрида опустилась на диван. Покушение на Гитлера! Она слышала имена, ничего не говорившие ей, слышала об арестах, о положении в войсках… У Фриды была только одна мысль: «Кончилось! Войне конец… Налетов больше не будет».
Кто-то вошел в квартиру.
Фрида вышла на кухню. Было совершенно тихо. Но ведь кто-то пришел? Вдруг она увидела Гермину, та сидела на стуле, в углу, вся уйдя в себя. Фрида хотела с ней заговорить, но когда Гермина подняла глаза, Фрида онемела. Это был взгляд дикого, разъяренного зверя. Гермина завизжала:
— Вон!.. Вон, большевичка! Ты виновата, что убиты мои сыновья!.. Ты хотела, чтобы убили фюрера!.. Вон, или я тебя прикончу!
Медленными, кошачьими движениями она двинулась к Фриде; в глазах у нее горело безумие.
В первое мгновение Фрида оцепенела. И вдруг — впоследствии она сама не могла себе объяснить, из страха или из ненависти, — она схватила кочергу, подняла ее, готовая, если придется, ударить Гермину, и во всю силу своих легких закричала:
— Только подойди, подлая!
Гермина с пронзительным криком попятилась и грохнулась на пол. Фрида Брентен стояла с поднятой кочергой. Без тени сострадания смотрела она на лежавшую на полу золовку.
Поставив на место кочергу, Фрида вышла из кухни.
VI
— Она хотела меня убить! Да, это чистая правда, — жаловалась, захлебываясь слезами, Гермина. — Кочергой хотела меня убить!
— Ты преувеличиваешь, Гермина, — пытался утихомирить ее Людвиг. — С чего ей убивать тебя?
— Спроси ее сам! Посмотрим, хватит ли у нее наглости отпираться.
— Но это же вздор!
— Ни часа больше я не останусь с этой убийцей под одной кровлей! Ни одной минуты!.. Пусть убирается отсюда! Я требую, чтобы ты ее вышвырнул!
— Да что ты! Она моя сестра. И квартира-то ее…
— Так! Квартира ее, говоришь? Мы еще посмотрим, чья квартира. Мы потеряли обоих наших сыновей. Они пали за фюрера и Германию! А у этой бабы, твоей сестры, сын — коммунист и находится у наших врагов! Жилец ее сидит в тюрьме… — Судорожная гримаса передернула лицо Гермины, и она заорала: — Вон ее, вон! Если еще и ты будешь защищать эту коммунистку, я покончу с собой! — Она крикнула изо всех сил: — Я выброшусь из окна!
— Мы поищем себе другое жилье, пусть где-нибудь в подвале даже. Или на Хайлигенгайстфельд. Так действительно дальше продолжаться не может.
— Она должна убраться! — надрывалась Гермина. — Ты потерял двух сыновей — и не смеешь выгнать эту коммунистку. Тряпка!.. Трус!
Каждое слово было слышно Фриде, сидевшей в комнате, где прежде жил Амбруст. «Почему, — думала она, — не взяла меня погибель при том налете? Хорошо умершим. Но, наверное, всем нам скоро придет конец, как сыновьям Людвига… Может быть, Вальтера и Виктора уже тоже нет в живых. И Пауль, видно, не вернется. Для чего же нам, старикам, жить? Да и что это за жизнь?.. Отто было всего восемнадцать… Мальчик… А Герберт?..» Ей вспомнилось их прощанье. Как тяжело ему было идти в армию! Видно, предчувствовал, что домой не вернется.