Внуки

Бредель Вилли

— Слушай команду! — крикнул Тенне. — Ложись!

— А что я говорил, господин лейтенант?

— Фельдфебель Гертиг! Со вторым взводом зайти в деревню справа! Все дома обыскать и поджечь!.. Марш!..

Обер-лейтенант Тенне повернулся и первым побежал назад к деревне. Он добрался до крайнего дома. Опять стояла глубокая тишина, выстрелы прекратились. Пожилая крестьянка, дородная женщина с широким румяным лицом, встретила обер-лейтенанта на пороге.

Он выстрелил на ходу. Женщина, не издав стона, упала.

Тенне и его солдаты

переступили через тело убитой и ворвались в дом.

II

Все это произошло в воскресенье. Когда грузовик с отрядом трудовой повинности прибыл под вечер в деревню, на ее улицах догорали последние балки и под пеплом еще тлело пламя. Трудообязанных это нисколько не занимало: им было приказано в кратчайший срок похоронить убитых. В эти знойные летние дни непогребенные тела убитых представляли опасность для проходивших войск.

По дороге маленький Генрих Эрмлер спросил начальника отряда, куда они, собственно, едут.

— Заткнись! — Начальнику самому было невесело. — Глядите лучше в оба, чтобы вам пули в зад не всадили.

А потом, когда выехали из лесу, отряд увидел на длинной пологой возвышенности сожженную деревню. По обе стороны дороги, до темной полосы леса вдали, расстилались широкие поля спелой ржи и цветущего рапса.

— Стой! — скомандовал начальник отряда.

Водитель машины затормозил. Начальник приказал своему помощнику Низелю:

— Здесь, у дороги, выкопать яму… Лучше всего на рапсовом поле. Возьми себе в помощь четырех человек.

Низель крикнул:

— Пегель, Гризбах, Хардекопф и Майер-первый, вперед!

Названные соскочили с машины. Товарищи подали им лопаты.

— Приятное воскресное развлечение, — пробормотал Пегель, белокурый парень из Фрисландии.

Грузовик с остальными трудообязанными поехал дальше, туда, где утром этого дня еще стояла деревня.

— Примерно пять метров в квадрате! — скомандовал Низель, девятнадцатилетний юноша, сын судьи из Билефельда. Он начал изучать юриспруденцию, но хотел быть не судьей, как отец, а адвокатом. Даже в форме трудообязанного он выделялся среди своих товарищей холеной внешностью и продолговатым узким лицом. Он стоял на рапсовом поле и наблюдал за работой своих четырех подчиненных. Те врезались лопатами в сухую землю, и на первых пучках рапса, отброшенных в сторону, быстро вырастали холмики пахотной земли.

«Пять метров в квадрате, — думал Герберт Хардекопф, орудуя лопатой. — Настоящая братская могила… За деревню шел, верно, жаркий бой».

Его воротило от этой работы. Кто они? Могильщики? Неужели всю войну они только этим и будут заниматься? Тогда уж лучше попроситься в действующую армию. Но Герберт знал: ему не следует обращать на себя внимание — в его документах есть пометка. Он стиснул зубы и копал, копал.

— Быстрее! Поворачивайся! — покрикивал Низель. — Вон уже подвозят первую партию.

Водителю

не удалось провести машину через придорожную канаву, и он остановился на дороге. Герберт видел, как из машины выбрасывали трупы прямо на дорогу и как его товарищи поволокли через канаву первые тела. Это были трупы двух убитых женщин. У одной из них, очень полной, глаза остались широко открытыми.

Яма была еще недостаточно глубока, и трупы пока складывали в рапс. Герберт украдкой поглядывал на них. Все это были женщины, почему-то очень тепло одетые, несмотря на страшную жару. Разгадать причину смерти этих людей Герберт не мог — ни на ком следов ранений не было.

Приволокли еще несколько трупов. Эрвин Бюнзер, померанец, атлетического сложения парень, тащил на перекинутой через плечо веревке труп пожилого крестьянина, лет шестидесяти, как показалось Герберту. На подбородке у убитого запеклась кровь.

Гризбах, работавший рядом с Гербертом, крикнул Бюнзеру:

— Послушай, неужели нельзя тащить их каким-нибудь другим способом?

— Идиот! — выругался Бюнзер. — Еще заразиться от них какой болезнью, что ли?

Трудообязанный Эрмлер, никогда не расстававшийся с маленькой тетрадкой, в которую он записывал стихи собственного сочинения — кое-что из этой заветной тетрадки он уже читал Герберту, — волочил за собой два худеньких тела.

Герберт взглянул на Генриха Эрмлера. Тот перехватил его взгляд и кивнул, как бы говоря: «Да-да, дружок, это дети, девочки». Он уложил тела девочек, из которых одной было лет тринадцать, а другой, вероятно, и десяти еще не исполнилось, рядом с телом пожилого крестьянина.

Уходя, он обернулся к Герберту и сказал:

— Там есть даже три младенца!

У Герберта подкатил комок к горлу. «Тьфу, дьявол! И у кого только могла подняться рука на детей?..» Он продолжал копать, но глаз больше не поднимал.

Низель определил:

— Все это жертвы разорвавшейся бомбы.

Эрмлер не согласился:

— Нет, господин Низель! У старика прострелен затылок. А у девочки шея! Они лежали все вместе.

Низель тихо пробормотал:

— Что там могло произойти?

Долго все молчали. Слышно было лишь тяжелое дыхание копавших яму и стук выбрасываемой земли о растущий холмик.

Гризбах шепнул Герберту:

— Их всех расстреляли! Военно-полевой суд!

Герберт выпрямился и в ужасе спросил:

— Ты думаешь? А дети… И детей тоже?

Вернер Гризбах ответил:

— Но ты же видишь!

Подошел начальник отряда Нельтинг. Шагнув к самому краю ямы, он сказал:

— Живей, ребята! Скорей бы покончить с этим делом!

Он повернул ногой труп одной из женщин. Герберт бросил украдкой взгляд поверх ямы и увидел, что Нельтинг разглядывает стреляную рану на затылке женщины. В волосах запеклась кровь. Да, Вернер прав, их всех убили! Стреляли в спину!

Эрмлер смело спросил начальника, не знает ли он, что произошло в деревне.