Во имя Ленинграда
Шрифт:
Я считал, что командир бригады сделает общий разбор. Но Кондратьев приказал привести арестованного к самолету.
– Разбор, товарищ Голубев, проведете вечером сами, мне нужно срочно быть у командующего вместе с Мартыщенко. Он полетит со мной, - сухо сказал командир.
– Есть, товарищ полковник, - ответил я. - Разрешите мне пока дать указания механику самолета.
– Не надо, он все знает, и самолет готов, - раздраженно сказал Кондратьев.
Но я пошел к самолету и приказал механику снять ручку управления из второй кабины.
Адъютант привел бледного, тупо смотревшего на нас инспектора.
Кондратьев
– Садись во вторую кабину Ут-2, полетим к командующему.
– У меня отобрали оружие, прошу вернуть... - заплетающимся языком проговорил Мартыщенко.
Кондратьев посмотрел на меня. Я, не дожидаясь вопроса, ответил:
– Оружие я отправлю вместе с осколками снарядов наших пушек, которые нашли в сбитом самолете. К тому же я приказал снять ручку управления самолетом во второй кабине.
Кондратьев одобрительно кивнул мне и пошел к самолету. Не прощаясь с нами, что было с ним впервые, занял место в первой кабине, запустил мотор и прямо от стоянки самолетов взлетел. Видно было, что он вместе с нами тяжело переживает редкое в нашей военной авиации чрезвычайное происшествие. Самолет скрылся за горизонтом, а я пошел по аэродрому, обдумывая события сегодняшнего дня. Поведение Мартыщенко, его наглость и трусость, равно как и темные дела в прошлом, свидетельствовали о том, что к нам затесался чужой. Но мне далеко не все было ясно. Преступление Мартыщенко - попытка сбить своего ведущего - представлялось бессмысленным. С Твороговым он раньше никогда не встречался (я это точно знал), и, стало быть, личной ненависти у него не было. Тогда что же? На мгновение в мою душу закралось сомнение: а может быть, случайность? Ошибка в горячке боя? Но сомнение я тут же отбросил. Не та была обстановка, ни один "фокке-вульф" не находился в непосредственной близости от самолета Творогова. Значит, очередь Мартыщенко была прицельной, он намеренно стрелял по своему ведущему.
И тут меня осенило: были причины. Мартыщенко, конечно, знал, что фашисты стремятся заполучить либо сам Ла-5, либо летчика с такого самолета. И Мартыщенко, одолеваемый ненавистью, наверняка решился нанести двойной удар: отдать гитлеровцам Ла-5 и лишить нашу авиацию замечательного летчика...
Через два месяца пришло сообщение: военный трибунал приговорил Мартыщенко к высшей мере наказания.
Но Мартыщенко не расстреляли. Заменили десятью годами тюремного заключения. Отсидел полный срок. После смерти Сталина он начал писать во все высшие органы власти, не только о возвращении ему звания и орденов, но нашел сочувствие в политуправлении ВМФ, которое возбудило ходатайство о присвоении ему звания Героя Советского Союза.
Газета "Известия" поместила большую статью о его "героизме". Обнаружив эту затею, я как бывший командир полка и бывший командующий ВВС Балтийского флота генерал-полковник авиации М. И. Самохин с трудом, через все высшие органы власти, сумели остановить эту безответственность - сделать из преступника Героя Советского Союза.
Опыт первого боя с ФВ-190 на самолетах Ла-5 для нас стал большим уроком на весь оставшийся период войны. Он показал, что решать задачи вытеснения противника от объекта на его территории, при нанесении наших бомбоштурмовых ударов, нужно посылать не малые группы (4-6 самолетов), а значительно большие силы - не менее эскадрильи (10-12
Летчиков, не обладавших достаточным боевым опытом или новичков, а тем более летчиков из других частей на такие задания вообще посылать нельзя будут большие неоправданные потери.
Командование 54-й эскадры, видимо, тоже сделало необходимые выводы. В этом бою, при численном превосходстве истребителей свободного боя, не было обеспечено надежное прикрытие ведущих, особенно имеющих большое число личных побед.
Самой тяжелой потерей для эскадры была потеря двух опытных летчиков. Унтер-офицер Теодор Вольфан (17 побед) выбросился с парашютом в районе Пушкина и был взят в плен; командир звена обер-лейтенант Граф Зигфрид Матушка (29 побед), не имея прикрытия, был сбит в районе озера Порзолово.
С другом случилась беда
Апрель выдался на редкость теплым, солнечным для Балтики. Удачно складывались и боевые дела полка. С каждым днем, с каждой схваткой повышалось мастерство летчиков-гвардейцев, рос счет побед, число сбитых самолетов врага. Молодое пополнение твердо "становилось на крыло", как сказал бы охотник, если бы он тогда был среди нас.
В середине месяца мне на КП полка позвонил командующий авиацией Балтийского флота. После обычных вопросов генерал сказал:
– Вам первым доверено осваивать самолет Ла-5, воюйте на нем как следует. - Потом, помолчав, добавил: - Капитана Костылева - летчика третьего гвардейского - знаешь?
– Знаю отлично, много раз вместе дрались, вместе получали и Золотые Звезды, - ответил я.
– Так вот, он сейчас не капитан. Этот ас, сбивший более тридцати самолетов, в конце февраля напился и избил старшего офицера. За это мы его разжаловали. Он теперь - рядовой краснофлотец. Отправили его на Ораниенбаумский плацдарм в штрафной батальон. Он там месяц понюхал пороха в траншеях на переднем крае. Сражался на земле, как и в небе, отлично. А сейчас просится воевать летчиком на любом самолете, даже на У-2.
– Ясно.
– Командир и замполит третьего ГИАП от него категорически отказались. Говорят: пусть еще повоюет на земле. А летчик он первоклассный, так? Может быть, ты его возьмешь? Жаль, если там, в окопах, погибнет такой летчик. Вот он стоит передо мной и клянется, что больше в рот капли водки не возьмет.
Я, не раздумывая, ответил:
– Товарищ генерал! Готов принять его в нашу боевую семью. Только прошу вас послать его на недельку на тыловой аэродром. Там переучивается наша эскадрилья. Пусть полетает на Ла-5.
В этот же день Костылев с попутным транспортным самолетом улетел на тыловой аэродром.
Егор, как звали его близкие друзья, действительно обладал незаурядными летными способностями. На следующий же день он приступил к полетам на "лавочкине". Выполнив за пять дней полтора десятка безошибочных полетов, он упросил командира 2-й эскадрильи капитана Цоколаева отправить его с попутным самолетом в Кронштадт.
Вечером 18 апреля на КП полка вошел высокого роста белокурый человек. Он был одет в поношенный кожаный реглан и залихватски натянутую на голову тесноватую бескозырку. Длинные черные ленты с золотыми якорьками на концах свисали на грудь у правого плеча.