Во имя Ленинграда
Шрифт:
На лбу инспектора выступили крупные капли пота. Лицо его побледнело, он едва выговорил:
– Это же за линией фронта! На такой высоте любой зенитный пулемет может сбить.
– Летали же вы более часа на малой высоте - вас не сбили...
Едва мы вошли в землянку командного пункта, как адъютант позвал меня в комнату командира и тихо сказал:
– Вас просил срочно позвонить Тарараксин, сейчас соединю по прямому.
Я взял телефонную трубку.
– Слушаю, Алексей Васильевич! Какие есть данные с постов и соседних аэродромов?
– Самые радостные, -
– Спасибо, Алексей Васильевич, это всем нам награда за пережитое. Но, кроме командира бригады, об этом больше никому... Понял? Через пятнадцать минут приеду на КП полка...
– Товарищ адъютант, - сказал я, положив телефонную трубку, - вызовите инженера эскадрильи Бороздина, врача полка Званцова и летчика связи Цаплина. О разговоре по телефону - ни слова.
Вернувшись в оперативную комнату КП, я сказал:
– Прошу внимания! Будем еще раз слушать доклад капитана Мартыщенко о потере ведущего.
Мартыщенко продолжал сидеть, как будто сказанное его не касалось.
– Встаньте и докладывайте, товарищ Мартыщенко! - стараясь сдержать гнев, повторил я приказание.
Он встал, и слово в слово повторил свой рассказ.
– Значит, Творогов сбит? Упал недалеко от озера? - переспросил я еще раз.
– Да, сбит, и там же сбит ФВ-190, - последовал уверенный ответ.
На КП вошли адъютант, инженер и летчик связи Цаплин.
Настал момент раскрыть подлинное лицо человека, так упорно рвавшегося на боевое задание в качестве моего ведомого.
– Товарищи! Сегодня на ответственное задание с нами летал капитан Мартыщенко. Он только что доложил о гибели капитана Творогова...
Сделав паузу, я взял трубку полевого телефона, крутнул ручку.
– Начальника штаба!
Пока Тарараксин шел к телефону, я смотрел на сидевшего в оцепенении инспектора. Он, видимо, чувствовал, что вот-вот над его головой грянет гром.
– У телефона майор Тарараксин, - раздался все тот же радостный голос.
– Алексей Васильевич! Какие данные из Ленинграда? - спросил я начштаба.
– Все идет хорошо, Творогов сейчас у командира пехотного батальона. Имеет легкие осколочные ранения в ногу. Через двадцать - тридцать минут его отвезут на аэродром. Можно послать У-2 и вместе с Кожановым привезти их в Кронштадт.
– Хорошо, давайте заявку на перелет двух У-2. Пошлем туда врача и двух инженеров. Я им задачу поставлю, - ответил я начальнику штаба.
Мой разговор всех озадачил: присутствующие поняли, о чем речь.
– Товарищи! Творогов жив, посадил самолет на фюзеляж в расположении наших войск.
Мартыщенко вскочил и, заикаясь, закричал:
– Я, я не позво... не позволю издеваться над офицером из старшего штаба... Я сейчас полечу
– Садись! Никуда ты, Мартыщенко, не улетишь и с командного пункта не уйдешь, мы еще тебя послушаем, как только привезем Творогова, а инженеры посмотрят, какими снарядами подбит самолет. Товарищ Цыганов! Возьмите инженеров и на самолетах У-2 вылетайте в Ленинград. Привезите Кожанова и Творогова. Вам, товарищ Бороздин, срочно добраться до места приземления самолета, осмотреть и результаты доложить по телефону, а потом эвакуировать самолет в мастерские для детального обследования каждой пробоины в нем. Капитан Мартыщенко, положите на стол оружие! Вы арестованы!
– Ты, ты... не имеешь права меня арестовывать!.. - в ярости кричал Мартыщенко. Он хрипел, задыхался.
Стоящий в стороне Куликов молча подошел к капитану, вынул пистолет ТТ из его кобуры, положил на мой стол. Взяв пистолет, я сказал то, что говорить не следовало:
– А если подтвердится, что ты, негодяй, сбил ведущего, то из этого же пистолета я тебя расстреляю на месте стоянки самолета Творогова...
Когда адъютант и старшина эскадрильи увели Мартыщенко, замполит Безносов, стоявший рядом, дружески взял меня под руку.
– Пойдем, Василий Федорович, пройдемся по стоянке. Тебе надо немного успокоиться и потом обстоятельно доложить лично полковнику Кондратьеву о случившемся.
– Нет, Александр Алексеевич, сейчас никакой прогулкой я себя не успокою. Но ты, дорогой наш комиссар, не беспокойся: расстреливать я этого подлеца не буду. Сгоряча я пригрозил, а теперь малость охладился. С ним пусть разберутся соответствующие органы. Он ведь был в плену у фашистов и непонятным образом сбежал. Пойдемте на КП. А в целом, Александр Алексеевич, - сказал я замполиту, - это боевое задание для нас окончилось, можно сказать, на редкость счастливо. Погибни Творогов за линией фронта чужой, возможно, продолжал бы летать с нами или с другими.
Придя на КП, я по телефону подробно доложил полковнику Кондратьеву, а замполит - полковнику Сербину. В конце доклада я попросил командира бригады приехать в полк для проведения разбора боевого задания и принятия решения о дальнейшей судьбе Мартыщенко.
– Хорошо, Василий Федорович, - ответил мне Кондратьев, - я предварительный доклад командующему сделал. Но мне, уважаемый командир, доложил начштаба, что ты собираешься учинить самосуд. Смотри не делай глупости! Понял?
– Понял, товарищ командир, сохраним его для трибунала, это я погорячился.
Творогова и Кожанова часа через три привезли в Кронштадт. К этому времени получили и предварительный доклад инженера Бороздина. Оказалось, что самолет Творогова получил более двух десятков пробоин 20-миллиметровыми снарядами. В самолете и моторе обнаружены осколки снарядов от пушек, установленных на "лавочкине".
Командующий приказал командиру бригады лично доставить Мартыщенко в Ленинград в штаб авиации флота. Срочно подготовили двухместный самолет Ут-2, на котором Кондратьев собрался лететь из Кронштадта в Ленинград.