Во тьме окаянной
Шрифт:
Василько засмеялся:
– По дороге меня чуть было волк не сожрал. Казака с саблею! Отродясь такого зверя не видел, вытянул бы пудов на пять, а то и поболе! Был бы с волчихою, наверняка и Карего бы положили!
Акулина играла медным крестом на груди казака, бороздя ногтями по заросшему волосами телу.
– Так это Карий убил того волка?
– Кто же еще, – усмехнулся казак, – я, почитай, лет пятнадцать с войной знаюсь, всяких рубак повидал, но такого встречаю впервые. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как он
Василько нежно тронул пальцем левый сосок Акулины, а затем провел ладонью по шее. Девушка вздрогнула и с ужасом отпрянула от казака:
– Нет, не надо! Не показывай на мне! – Она стала смахивать с себя казачьи меты, сдувая их красными, влажными губами.
– Не подумавши, – казак виновато пожал плечами, – извиняй…
– Ничего, такие меты снять нетрудно. – Акулина лукаво поглядела на казака. – Хочу, чтобы ты меня по-другому пометил, своей сделал…
– А ты лихая девка, отчаянная. Без оглядки целуешь, да сразу под венец зовешь. Что, ежели только потешусь, а жениться не стану?
– Тогда батюшка с дядьками, да братья жизни тебя лишат. Забьют до смерти, как ночного вора, и даже Строганов не поможет…
– Не, ничего у них не выгорит, – добродушно сказал казак. – Строганов, конечно, не поможет, а вот Карий наверняка спасет. Такому душегубу, как он, никакие чертовы мельники с их братьями да сыновьями не страшны…
Утром проснулась и Акулинина тетка – дородная повитуха, прозванная еще холмогорскими поморами Белухой за свое животворное ремесло и кожу цвета полярных китов. Белуха люто посмотрела на казака, но промолчала, пошла стряпать мясной пирог – подчевать не то незваного гостя, не то нового родича…
Василько с удовольствием потянулся, покряхтел и выскользнул из ласковых шелковистых волн лисьего меха. Натянул сброшенные порты и пошел во двор – снежком растереться.
– Свежо ли тебе? – Акулина ласково поглядела на раскрасневшегося от снега казака, поднося ему дымящуюся кружку ароматного взвара. – Выпей горяченького с морозца, на меду со зверобоем, шалфеем, имбирем да перцем!
Василько с удовольствием глотнул обжигающего напитка:
– Все равно что святой угодник в душу поцеловал. И откуда у вас такие диковины?
– Не даром взято, на серебро бухарские пряности куплены! – Белуха сердито заворчала, загремела посудою.
– Оно и видно, что за серебро, – усмехнулся Василько, – у басурман только казаки даром берут!
– Теперь и у нас даром хапают! – не унималась Белуха. – Девку скрал, да не поперхнулся!
– Нет, здесь сами дают, знай не отказывайся!
– Все вы, казаки, воры. – Белуха бросила скалку на стол. – Как только вас царь терпит. Давно пора переловить да хребты, как диким псам, переломать! Или хотя бы на войну с ливонцем справить.
Казак присел на лавку и стукнул кулаком по столу:
–
Белуха чертыхнулась, но, зная казачьи повадки, прикусила язык.
– Ладно, бабоньки, сидите смирно, пойду сведаюсь, как нашему делу помочь…
Карего по указанию Григория Аникиевича поселили в небольшой светелке на втором этаже строгановских хором. Савву с Василькой собирались было направить к дворовым слугам, но Данила настоял, чтобы спутники жили вместе с ним и кормились со строгановского стола.
– Данила, спишь? Данила… – Василько чуть слышно постучал по стене. – Женюсь ведь я. Отец Акулинкин благословения давать не хотел, да Строганов послал к нему людей просить за свадьбу. Отрядил мягкой рухляди, соли, хлебного вина да рубль серебром! Кто супротив строгановского слова устоит? Еще сказал, что в три дня мне избу поставит за службу тебе. Вот кончим дело, остепенюсь, детишек нарожаю, а там Григорий Аникиевич приглядится и к себе приблизит! Теперь ты, Данилушка, дороже родного батюшки будешь!
Карий, переворачиваясь на другой бок, пробурчал:
– Гляди, как бы Строганов за свою милость три шкуры с тебя не снял…
Казак насупился и замолчал.
– Данила, ну зачем ты так, – негромко сказал Снегов. – Человек семью обрел, дом. Здесь, на Камне, все перед Богом чисты, каждый новую жизнь начать может. Вот ты справишь службу и сам корни здесь пустишь…
– Хочешь молоть языком, Бог в помощь… Вот тебе и помочанин – будущий зятек мельников. Я спать буду!
Савва вздохнул и прошептал казаку:
– Ты, Василько, на Данилу не обижайся. Не от злого сердца говорит, душа в нем страдает. Мучается он, оттого что света не видит, как слепой ощупью по миру ходит…
– Только в руках у него не поводырка, а нож, – утыкаясь лицом в стену, буркнул Василько. – Я вот всему миру назло счастливо заживу. И с отцом Акулининым сойдусь: силой ли, хитростью или деньгами заслужу уважение. На мельницу работать к нему пойду. Надоела собачья жизнь, семьи хочу, теплого угла и чтоб детей баба мне нарожала…
– Тогда не трепи языком, иди к зазнобе…
– Да негоже перед свадьбой невесту видеть… Завтра-то все и свершится… – Волнуясь, казак сглотнул слюну. – Никого у меня на свете не было. Тепереча будет все как у людей…
– Великая тайна, – согласился Савва, крестясь на образа. – Ибо сказано, что прилепится человек к жене своей, и станут двое одна плоть…
В полутьме очертания были неровными, смазанными, неверными… Мир пропитался сумеречными ощущениями, что не оставляли Данилу со времени прибытия в Орел-городок. Недобрые предчувствия усиливались с каждым проведенным здесь днем…