Во тьме окаянной
Шрифт:
– Да надо бы… Только в этих лесах и десяти верст не пройдешь, как охотники вогульские тебя выследят, поймают и кожу сдерут. Потом в отместку нагрянут наши городки жечь, а у нас вместо рати мужики на полати…
– Тогда Бегбелий придет первым, – Данила направился к выходу, – раз вы не можете на войну решиться.
– Даже представить не можешь, что сейчас происходит! Пелымцы запугивают пермяков, посылая на них отряды, да под видом гулящего люда к нам на промыслы подсылают бывших полонян, а в городках и острожках через подкупленных холопов и баб распускают
– Знать, не случайно над Кергеданом-Орлом крещеные вороны кружат…
– Если бы только вороны. Орел-городок стоит пять лет, а нашествие волков началось этой зимою… – сокрушенно сказал Григорий Аникиевич. – Только это другие волки, таких мы раньше не видывали: огромные, каждый пуда на четыре, а то и на пять с гаком вытянет! Умные, ярые звери… Местных волков перерезали как овец! Пытались облавы устраивать, только охотников не досчитались. Теперь сиднями сидим в городке и гадаем, не волколаки ли это…
– Предлагаешь мне волчьим отловом заняться? – Карий подошел к Григорию, стискивая его руки железной хваткой. – Я зверь хуже волка. Если приехал сюда убивать, значит, буду убивать. Мне все равно, кто это будет: человек, волк или оборотень!
Данила ушел, а взамен его, пыхтя и чертыхаясь, в погреб спустился приказчик.
– Слышал, Игнат?
– Как не слышать, батюшка, все слышал! Сущий дьявол этот Карий. Прав родитель-то ваш, лучшего душегуба на всей Руси не сыскать! Вы только прикажите, он-то уж наверняка глотку Бегбелию перережет! Только об этом, мыслю, помалкивать надобно…
Строганов посмотрел на приказчика и ухмыльнулся:
– Долго ждать, когда черт умрет: у него еще и голова не болела. Ты вот что, Игнат, расскажи-ка своей бабе по секрету, мол, прибыл к нам адский охотник, способный достать любого хоть из-под земли. Да скажи также, что Строгановы платят щедро и жаловали ему в услужение двух холопов…
– Да как же можно, батюшка! – в ужасе зашептал приказчик. – Ведь баба моя сущая дура, разболтает сестрам да кумушкам, а те разнесут по всей округе! Не ровен час, дойдет и до самой Югры!
– Нам и надобно, пусть прознают. Захотят его зелием извести или открыто убить… Ежели душегуб погибнет, значит, так на роду написано, от судьбы не убежать. Только мы врага не прозеваем, выследим пелымских прихвостней и тепленькими повяжем!
Игнат хлопнул себя по колену:
– Ай да Григорий Аникеич… На живца ловит! Воистину сын, достойный отца!
– Да погодь ты, красавица, не убегай от меня, не пужайся! – Василько догнал статную девку в лисьей шубке и дорогом кумачовом платке. – Скажу чего, век слушать станешь, а досыта не наслушаешься!
– А я не из пужливых, просто некогда мне с беспутным казачьем разговоры водить. – Девушка звонко рассмеялась, прикрывая лицо расшитой узорами рукавичкой.
– Да ты никак боярыня или строгановская
– Казак, а плетей испугался! – Она засмеялась еще пронзительнее, и Василько заметил чертовщинку в глазах. – Ради девкиной любви и не такое потерпеть можно!
– Если скажешь, как тебя зовут, то не побоюсь и плетей. Три шкуры спустят – глазом не моргну!
– Акулиной кличут. Тятенька у меня взаправду строгий, – глаза хитро блеснули, – только не в Орле он сейчас, а на мельнице. Я у своей тетки живу.
– То-то и вижу, что в глазах у тебя бесьи огоньки! Батюшка – мельник, а тетка, небось, ведьма?!
– Вот и не угадал! – засмеялась Акулина. – Тетка моя знатная повитуха. Может, слышал, Белухой кличут. В Орле ее всякий знает и кланяется. Почитай, всех детей родившихся приняла!
– Почто надобно мне о всяких повитухах слушать? Я со Строгановыми знаюсь, в Москве разов десять бывал и самого царя видел, как вот тебя. Лет десять назад с Адашевым в Крым хаживал и крымского царевича в полон брал!
– То раньше, а теперь без лошади пятками снег топчешь… – Акулина притворно надула щеки. – Брешешь, как пес! Холоп строгановский, да и только!
– Дура ты, девка! Возьмем пелымского князя, да сибирского царя Кучума в Москву свезем, так поглавнее Строгановых на Перми буду. Воеводой в Чердыне сяду, повезет, царь и вовсе пожалует княжеством Пелымским!
Побрякивая саблей и покручивая усы, казак обошел вокруг Акулины и, подбоченясь, встал перед ней.
– Какой смешной! Ходишь гоголем, глаза пучишь идолищем, а сам языком воздух мелешь… Что, казак, видит око, да зуб неймет?
– Я и силой взять могу! – Василько схватил девушку за плечи и поцеловал в губы. – Вот так!
По телу прокатились жаркие волны, жалящие и перехватывающие дыхание, как в парной, земля под ногами поплыла, покатилась вниз под гору огненным колесом…
– Что, казак, сладко целуюсь? Только не думай, что достанусь тебе добычею, у меня и нож есть, любого охальника вмиг осажу… – Акулина решительно выхватила охотничий нож на рукоятке из резного лосиного рога.
Василько протер ладонью лоб, рука была горячая и мокрая от выступившего пота.
– Огонь девка… чисто пламя… – Казак перевел дух и сказал, словно вопрос уже решенный. – Женюсь немедля, на этой же неделе, прямехонько к Масленице поспеем!
– Что ты, что ты! – Акулина притворно вскрикнула и всплеснула руками. – Батюшка заартачится, не благословит! Деньги на свадьбу откуда придут?
– Отец благословит, а купец мошной одарит!
Василько целовал жаркие уста, пропадал в пламенном вихре, утопая в ее огненном дыхании. Акулина совсем не походила на женщин, которых довелось знать: ласковых, злых, безразличных. В ней таилась неизъяснимая земная мощь, притягивающая и поглощающая, подобно мельничным жерновам перетирающая зерна в муку. Сила, повелевающая забыть обо всем, манящая раствориться в ней без остатка…