Во тьме окаянной
Шрифт:
Савва вдохновенно перекрестился и потормошил дремлющего Данилу:
– Посмотри, как ясно отражается в небесах земной рай! Видывал ли где подобное? Краше, чем у нас, не сыщешь!
Карий отбросил руку послушника:
– В Персии звезды ярче, и видно их лучше. Скажи, звездочет, скоро ли будет яма?
Василько хмыкнул и ответил вместо послушника:
– Верст через пять. Коли поспешать станем, то к ночи поспеем.
Приободряя уставшую кобылу, казак взмахнул поводьями и затянул песню:
–Карий, поправляя овчинный тулуп, приподнялся:
– Что вы все за песни поете? Скулите, как собаки побитые! Или радоваться совсем разучились?
– Тогда и ты сказывай, у разбойников какие песни? – вспылил Савва. – Все веселые, молодецкие?
– Ты к ним сходи, да сам послушай! – рассмеялся Карий, а вслед за ним и Василько.
– И то верно, Данила, нечего причитать да завывать, чай не бабы!
Лошадь фыркнула и остановилась – на дороге, шагах в двадцати, стоял матерый волк, буравя ездоков зелеными огоньками глаз.
– Эка нечисть! – Василько слез с саней и поднял самопал. – Сейчас я его пулей уложу!
Грянул выстрел, окутывая казака легким облачком дыма. Волк, не шелохнувшись, стоял на том же месте.
– Никак оборотень! – Казак перекрестился, левой рукой зажал в ладони нательный крест и выхватил саблю.
Карий обнажил ятаган и, не говоря ни слова, пошел навстречу волку. Зверь выжидал, не двигался, но Данила чуял, как напрягаются волчьи мускулы, медленно показываются клыки, как закипает ярь в его крови.
Чем больше сокращалось расстояние, тем отчетливее казался исход схватки: Данила знал, что если волк бросится на него сверху, то он рассечет ему живот и пронзит сердце, а если решит напасть снизу, одним ударом отрубит голову.
Подойдя к волку, Данила вздрогнул: вместо матерого хищника на дороге лежала большая обломанная ветвь мертвого дерева. Карий подхватил ее и, придя к саням, бросил к ногам спутников:
– Принимай, сарынь, добычу!
– Не хорошо, очень нехорошо… – Савва внимательно осмотрел почерневшую разлапую ветвь. – Надобно сжечь!
– Вот на обратном пути и сожжем! – засмеялся Карий, запрыгивая в сани. – Трогай, Василько, а то и настоящих волков дождемся!
Сани шумно рванули с места, понеслись дальше, на восток, который уже поглотила надвигавшаяся тьма…
– Хозяин, открывай, кому говорят, медведя непуганая! – Василько колотил в низкую дверь рукоятью плети. – По-хорошему отворяй,
– Нехорошо, совсем нехорошо… – Савва с тревогой посмотрел на Карего. – Тихо, словно в могиле…
– Да дрыхнет увалень! – Казак с досады пнул дверь ногою, она дрогнула, поддалась и слегка приотворилась.
– Постой. – Карий остановил наседавшего казака. – Прав Савва, собака не лаяла…
– Мать честная, как я сразу не сообразил! Яма и без пса…
Данила скинул тулуп и по-кошачьи проскользнул в избу. Через мгновение дверь открылась:
– В доме никого, а дверь изнутри подперта черенем…
– Ты, Данила, никак в темноте видишь, словно кошак или филин? – удивился казак. – Может, и меня такому диву выучишь?
– Вниз, в голбец, заглядывал? – Савва затеплил лучину, освещая избу. – Надо бы проверить…
– Ни души. Я бы услышал.
Савва достал светильник, поставил на стол:
– Прибрано, от печи тепло идет, в устье – горшок со щами…
– Братцы, айда горяченького похлебаем! – Василько, не раздеваясь, довольно полез за стол. – Ну, Саввушка, что есть в печи, то и на стол мечи!
– Сначала лошадь распряги, да корму задай, – строго заметил Данила. – О еде после помыслим…
Василько с обидой посмотрел на Карего, но возразить не решился, только, выходя из избы, нарочито громко хлопнул дверью.
– Что, Савва, мыслишь? Вокруг избы – ни следочка, в доме лаза тайного тоже нет. Хозяевам отсюда было некуда деться…
– Не знаю, Данила… – Савва опустился на лавку. – Истинный крест, не знаю! За пределами разумения… Не под землю же провалились, не в печь ушли, а как иначе могли изнутри дверь черенем подпереть? Печь истоплена, еда не тронута, каравай и тот в рушник завернутый лежит.
– Хлебом не раскидываются, уходя, наверняка бы с собой взяли…
– А может, и не нужен стал хлеб…
В избу воротился казак:
– В конюшне полный порядок, лошадей, кроме нашей кобылы, нет. Кормов задал, что Бог послал, по разумению. Конюшню запер, что и Мамай с ордой не возьмет. Пора, атаман, и нам о хлебе насущном подумать. В животе тощак околел.
– Поужинаем и жребий бросим, кому караул держать. – Данила строго осмотрел спутников. – Пустая изба хуже погоста…
Манящее тепло печи оказалось сильнее многолетней привычки Карего не спать в незнакомом месте. Он сопротивлялся, ухватываясь за шорохи и неспокойное дыхание Саввы, мысленно измерял пройденный путь, представляя, сколько верст осталось до Кергедана, или, по-русски, Орла-городка. Карий боролся, упрямо шел против теплых волн, топивших разум в пучине живых образов…
Ему чудилась необозримая пустыня, пугающая и одновременно манящая своей далью. Над головой застыло солнце в зените, но иное, распаленное докрасна, и что от нестерпимого жара под ногами колыхалась горячая каменная гряда. Ни чахлого деревца, ни сухого колючего кустарника, лишь черные валуны, напоминающие змеиные головы.