Во веке веков
Шрифт:
– Ну, спытай дедка, – Гаврила Матвеевич с весёлой озабоченностью глянул на Василису: видала – какова!
Настенька приблизилась к окошку, руки в боки, головку набок склонила и хитрющими лисьими глазками прожгла его.
– Испытаю. Что будет: вокруг носа вьётся, а в руки не даётся?;
– Муха! Комар ещё вёрток.
– И нет. Когда догадаешься – скажешь.
Настенька крутанулась на каблучке и степенно пошла к крыльцу большого дома, гордо подняв острый носик.
Отцу с матерью смешно, и деду в радость. Ах, топчи тебя комары. Нож девка будет! Валдаевская!
Выждав момент, когда Зыков пошел в дом, Гаврила Матвеевич подмигнул Василисе и повёл головой, давая понять, чтоб секретно зашла к нему.
Василиса вошла в избу и с привычной безнадежностью уставилась на деда, оставшегося сидеть на полу.
– Ну дед! Вот-вот гости придут, а он стенку подпирает. Не стриженый, не прибранный. Как бабку Агрофевну будешь встречать? Испугается такого лохматого и сбежит с гулянки.
– А помоложе кого?.. Мне б такую в гости, чтоб грела кости.
– Вставай, стричь буду. Оброс, как лесовик, мхом покрылся, а всё о молоденьких помышляет.
Пересевшего на табуретку деда Василиса обернула простыней и принялась отсекать ножницами пряди его бороды, как настоящий парикмахер позвякивая колечками. Гаврила Матвеевич доверял ей свою красоту с тех времен, когда звал её Васькой и учил ставить подножки пристававшим мальчишкам.
– Погоди звенеть. – сказал он, поглядывая на её белесые, с золотинкой брови, под которыми вспыхивали насмешливыми огоньками и беспрестанно прыгали, метались два рыжих зверька, то добродушно-смешливых, то безжалостно-цепких. Решил довериться ей… А кому кроме неё скажешь? Кто поможет?..
– Сашка женится.
– Ой, дед – а!.. Да ты что?… Когда же?..
– Ну, когда ему теперь?.. Только на гулянке, на проводах этих.
– Невеста кто?.. Надя что ли?.. Мама-то с папанькой не знают. Не говорил он ничего.
Весело и чуточку растерянно Василиса отступила от деда и высвободила пальцы из колечек ножниц. Лицо её приобрело выражение лукавое, но отрешённое, говорившее, что в мыслях она уже где-то там, где будет сообщать новость. Все-таки бабой выросла, как ни старался воспитать её пареньком, подумал дед, осерчав.
– Ты стриги и слушай! Навострилась уже, всему свету по секрету.
– Надо же что-то делать. – Василиса оправдывалась, но прежняя её улыбочка не покидала лица.
– Стричь ты будешь, аль нет? Полбороды отсекла.
– С Тонечкой Петрушиной их видели, говорят…
– Тьфу, чертовка… И дёрнуло меня связаться с сорокой. – дед поднялся с табуретки, сбрасывая простыню.
– Сиди! – прикрикнула Василиса и вновь принялась стричь бороду. – Сорока… Не чужие ведь… Интересно… Мы с мамой и так и сяк, а он молчит. А когда жениться-то, если завтра в отъезд?
Дед строгим взглядом вразумлял Василису, но, видно, без пользы.
– Уходом женится. Смекнула?..
– Да на ком?.. С кем – уходом? – от нетерпения Василиса вроде бы ласково, но ощутимо огрела деда кулаком по голове.
– Ты что, сдурела? – подскочил дед.
– Значит, не Надя, раз уходом? Тонечка, значит?
Дед
– Иринка Морозова.
– Да ты что, дед?! – Василиса попятилась от него и села на подоконник, закрыв окошко спиной – в избе сразу потемнело. – Как же это?.. А Костик?
– Что тут гадать? Выходит, не сужена Костику: клад да жена – на счастливого. – деда сердил непонятливый и вроде бы подозрительный взгляд Василисы. – Раз уходом сговорились, значит, любовь у ней с Сашкой.
– А чего тогда не по – людски? – испытующе уставилась на него Василиса. – Ольга Сергеевна, что ли, брезгует, родниться с нами не желает?
– Не знает она…
– Как не знает? – подозрительность на лице Василисы сменилась удивлением, а затем с румянцем выплыла и её хитрая белозубая улыбка. И вот уже неудержимо захохотала она, поднимая руки и обессиленно роняя их на мясистые ноги. – Ой, не могу… Ты ж, наверно, стараешься… дочку – Сашке, а матушку… Стриги да стриги, твердит, и Агрофевну не приглашайте…
Василиса стряхнула с пальцев ножницы на пол и, хватаясь за живот, перегибалась в поясе, то наклонясь к коленям и открывая свет, то вновь закрывала окошко спиной, продолжая хохотать.
– Матушку-то себе наметил. Говорили бабы, ха-ха-ха.
– Что говорили?! – грозно сверкнул глазами Гаврила Матвеевич – и вдруг испугался. В деревне ведь как: во сне проговорился – наяву поплатишься. Не за себя страшно стало, за лебедушку свою тревожился.
– Кто говорил?! – опять вскричал он, чтобы напускным гневом побороть охватывающую его растерянность.
Сорвал простыню, поднялся с табуретки, а как увидел себя в зеркале, висевшем на стене, застыл в немом бессилии: роскошная своей дремучей мощью борода его была укорочена так, что из тупого среза её проглядывала белизна подбородка.
– Ты что ж наделала?! Обкарнала как! Чертовка! – с испуганной беспомощностью вскричал дед, схватившись за остатки бороды, и застонал. – На смех деда родного… Опозорить…
– Же-жених! Ха-ха-ха… – продолжала качаться Василиса, сидя в проеме окна.
В избу вошли отец с матерью, привлечённые смехом дочери. Тимофей Гаврилович в праздничной вышитой рубашке навыпуск, подпоясанный витой верёвочкой с кистями; на ходу скручивая цигарку, он с любопытством посматривал то на дочь, то на отца, стараясь понять, что тут произошло весёлого. Мать сразу же увидела обезображенного свекра, жалостливо заохала:
– Да что же ты наделала? – встала она между зеркалом и обиженно растерянным Гаврилой Матвеевичем, принялась сочувственно трогать его щеки и остатки бороды.
– Жених… ха-ха-ха, – заливалась Василиса, показывая на деда пальцем.
– Я вот тебе! По мясам! – осерчал Гаврила Матвеевич и двинулся к ней припечатать ладонь.
Василиса сорвалась с подоконника, нырнула за отца и, толкнув его деду, выскочила из комнаты; хохотала во дворе, пока шла в новый дом. Не понравилось это деду: в десятке дворов заинтересуются смехом Василисы. Вот так помогла внучка, выручила дедка! Ну, погоди, лиса, узнаешь, как крапива пахнет.