Военно-морские рассказы

Изварин Константин

Ноги нашей Обороны так быстро втянулись обратно в Центральный, что треск суставов услышал даже вахтенный у трапа.

Василий Семенович щелкнул пакетником и вернулся обратно, подарив по пути еще один взгляд главе нашей Обороны.

Маршал даже привстал. И проводил взглядом нырнувшую в люк фигуру.

Нет-нет, ничего Василию Семеновичу Гречко не сделал. Но завтра...

А завтра Василия Семеновича, НачПО собственной персоной, схватил за кожистое образование в районе загривка и вовлек в геенну огненную. То есть

в штаб.

— В-вы! — взвыл он, корчась в истерике. — Вы что себе позволяете?! Да как вы могли?! Такое! Себе! Позволить!

Василий Семенович молчал.

— А-а-а! Р-р-р! — кричал НачПО, мечась по кабинету, бешеный. — Вы хоть знаете кто это был?! А?! Кто это был, товарищ матрос, вы знаете?! Я вас спрашиваю!!!

Василий Семенович смотрел в окно. За окном падал снег.

— Идиот! Сука! Дурак! Скотина! — корчился НачПО. Звезды на погонах дрожали и переливались, грозя сорваться. Еще бы, в его дивизии Министра Обороны... чуть не послали... в известном направлении.

— В-вы! Вы хоть знаете... — надрывался НачПО. Его взгляд остановился на висевшем на стене портрете Брежнева. Неизвестно почему, но это радовало.

— Вот! Вот! — тыкал в сторону Генсека НачПо. — Вы знаете хотя бы кто это?! Кто это, товарищ матрос?! Кто?! Кто?!

Василий Семенович смотрел в окно. За окном чистили плац. От снега. Снег падал, а его чистили. И то, что десять минут назад было уже очищено, еще через десять минут было снова засыпанным.

— Кто?! Кто?! Кто это?! — рычал НачПО. Его замкнуло. Леонид Ильич с высоты своего положения снисходительно наблюдал истерику. — Кто?! Кто это, товарищ матрос?!

Впервые Василий Семенович решился изменить себе. Он взглянул на танцующего перед ним НачПО, перевел взгляд на портрет.

— Эйзенхауэр, — буркнул Василий Семенович. И снова вернулся к созерцанию заоконного пейзажа.

— А... — НачПО зашатался, словно получил удар под дых. — К-как... Эй...

И добравшись на подгибающихся ногах до телефона, тут же вызвонил командира Василия Семеновича.

— А я!... А он!... — выплескивал он на командира, брызгая слюной. — Эйзенхауэр!

Командир морщился.

— Василий Семенович, — сказал он, когда смысл до него дошел. Наконец-то! — Вот, товарищ Начальник Политотдела интересуется: кто это, на портрете?

Василий Семенович набрал воздуха в грудь и начал:

— Генеральный Секретарь Коммунистической партии, Председатель Президиума... — и так далее, с перечислением всех званий и должностей, — ... четырежды герой Советского Союза, Леонид Ильич Брежнев.

— Вот видите, — сделал себе удовлетворение командир.

НачПО, возможно впервые со времен сопливого лейтенантства, почувствовал себя дураком.

— А-а-а, — прохрипел он. — А почему ж ты мне хрень отвечал?!

Василий Семенович снова смотрел в окно.

— Хрень спрашивали, хрень отвечал, — проговорил он, не поворачиваясь.

Вот

такой был матрос Василий Семенович. Была у него жена, трое детей, любимая яранга и стадо оленей.

Переполох

Чем, по-вашему, занимается сигнальная вахта в два часа ночи на Северокурильском направлении?

А она занимается службой. То есть разглядыванием звездного небосклона, абсолютно черной воды, а также мужественно сопротивляется холоду и скуке.

Мостик недавно окрашен, поэтому оба они меряют путь по узкому настилу из рыбин, время от времени останавливаясь, чтобы рассказать друг другу пару-тройку анекдотов. Время летит стремительно как хромая черепаха. Не зря вахта носит гордое имя собачьей.

Вы спросите: А почему мостик окрашен... если корабль в море?

А потому и окрашен... в море, что в базе краситься нет никакой возможности. Потому что в базе Родина тебе не даст краситься. В базе Родина тебе придумает очистку территории, погрузку мусора, астрономическое число нарядов придумает.

Вот и выходим мы в море, чтобы покраситься и убраться. Потому как именно это и называется «Родину защищать».А вовсе не то, что показывают вам по телевизору.

— Да, — сказал сигнальщик останавливаясь и устремляя бдительный взор в сторону горизонта.

И непонятно было: имеет он в виду окружающую темноту, пустое море или то, что дома сейчас тяжело.

— Да, — так же туманно повторил наблюдатель. — Расскажи чего-нибудь.

Сигнальщик порылся в памяти.

— Ладно, слушай, — сказал он, картинно опираясь локтем на банкет.

Где-то в недрах корабля задребезжал звонок.

— Опять тревога, — тоскливо протянул наблюдатель.

— С чего бы? — недоумевал сигнальщик. — Вроде бы не должно быть. Да и звонок какой-то... непонятный.

Звонок и вправду был непонятным. Резким и непрекращающимся.

— Длинный? — неуверенно предположил наблюдатель.

Сигнальщик пожал плечами и завозился, готовясь слушать. Все равно объявят... после звонков.

Звонок оборвался.

— Не, короткий... наверное, — сказал сигнальщик. И снова пошевелился.

В глубине снова загрохотало.

— Да, что они там?... — недоумевал наблюдатель. — Что за звонки?

Грохотало долго. Пока сигнальщик не убрал локоть с «клювика».

Вот оно что, — мгновенно смекнул он. — Это я... значит...

И в глазах его — зорких и наблюдательных — плеснулся ужас. Что с ним сделают, когда выяснят, а выяснят очень быстро (даже не надейся)...

Наблюдатель от греха подальше провалился куда-то вовнутрь своего блестящего реглана.

Бывают в жизни моменты. Когда что-то изнутри, что-то, таившееся там со времен доисторических предков и поколениями ожидающее своего часа, вырывается наружу.