Воины Хаоса наводят порядок (книга I)
Шрифт:
– Ладно. Ищи своё средство, а мы пока крыс погоняем.
Ожидая ответа от магов, Констанс записался в библиотеку. Листал старые книги по растениеводству, конспектировал что-то в тетради, бормоча загадочные слова вроде «симазин» или «имазапир». Остальные старались ему не мешать.
Кэррот чувствовал себя в Граблях как дома. Он гулял по окрестностям, выпивал в кабаках с интересными личностями, заводил случайные связи. Подписывался на простые задания вроде сопровождения купцов по торговым маршрутам. Показывая бумаги от Охранки, уверял заказчиков, что его команда – экспериментальный отряд особого назначения. В каком-то смысле так и было, но Кэррот не мог не приврать.
Троллин Гудж и гном Батлер не то чтобы рвались на подвиги, просто им больше некуда было деться. В родных краях никто их не ждал, будущее представлялось туманным, а здесь им находилось хотя бы какое-то применение.
После гибели экспедиции за упавшей звездой, пока Костика, Ганса и Кэррота врачевали подоспевшие представители власти, Гудж на несколько дней ушёл в горы и догнал отряд уже на марше. Остатки его племени присоединились к соседнему клану, приняв подчинённое положение. Гуджу, как не выполнившему свой долг защитнику, полагалась довольно унылая участь, которой он предпочёл добровольное изгнание.
– Через время вернусь, если выживу, – кратко изложил свои планы троллин.
Людская страна удивляла его, вызывала заметное любопытство, но в целом он оказался весьма сдержанным и невозмутимым для дикого жителя гор. Костик с Кэрротом полагали, что Гудж отнесётся к цивилизации или с восторгом, или с резкой неприязнью. Но вышло иначе – на всё вокруг олг смотрел с философским спокойствием, предпочитая отмалчиваться под предлогом, что ещё очень плохо говорит на людском языке.
Батлер Броки находился в схожих условиях. Как выяснилось ещё на обучении, у себя под горами он был не на лучшем счету. За невыдающиеся по гномьим меркам таланты и скверный характер, а ещё за какое-то особое, уникальное невезение его почитали бракованным гномом. То есть проклятым. Рабочая практика в Хендре должна была стать для него испытанием: Батлер делом хотел опровергнуть сложившиеся о нём превратные представления! Но поход, где погибли шестеро старших коллег, а он сам уцелел, вряд ли мог бы считаться достойным опровержением.
Броки был мастером на все руки в том смысле, что всё, что он мастерил, получалось из рук вон плохо. Костик с Кэрротом быстро поняли, почему он не снискал уважения среди соплеменников. И, конечно, наслушались всякого. Гному в жизни не нравилось многое, и если в Пирейских горах он помалкивал, то теперь разошёлся.
– А чего вы хотели?! – вещал он, потрясая ручищами. – Жизнь моя дала трещину, я повсюду чужой и ненужный, как цветочек в забое!
– Не волнуйся, – утешил его Кэррот. – Теперь-то ты с нами.
– И это вот самое страшное!
Впрочем, с Гуджем он на удивление быстро поладил. Ещё в тренировочном лагере обнаружилось, что сварливый гном принимает флегматичного троллина за своего, тогда как остальные ему казались чужими. Так сложилось, что до прихода людей оркоиды редко встречались с гномами, хоть и жили почти по соседству в горах. Потомки шахтёров благоразумно избегали контактов с воинственными племенами, в прямом смысле уходя в изоляцию, а с бетоном и гермозатворами не повоюешь. В знак презрения дикие орки считали подземный народец роднёй скорей панцирным клопам, чем себе. Но теперь, когда гном и троллин оказались оторваны от корней, они взяли и подружились.
Важной статьёй расходов неожиданно стала одежда. Изваров с Олясиным, протаскав столько времени казённую униформу, взялись за подбор костюмов с энтузиазмом, но быстро упёрлись в нехватку финансов. Оделись кто во что горазд: закупили на всех неприхотливую обувь и походные
Пришло лето, тёплое, суетливое. Костик нервничал, ожидая ответа из Академии, но за неделю ему так никто и не написал. Батлер ворчал. Гудж молчал. На полях росли глобулы. У Кэррота появились приятели, целая шайка: он сдружился с бригадой молодых работников швейной мануфактуры имени Жозефины. Теперь они вместе хлебали пивцо в «Разочарованном страннике» и разучивали народные песни. Дни летели, но ничего не менялось.
Всё вдруг переменилось. Повзрослев, она наконец-то отправилась путешествовать. Дальние края подарили ей ворох ярких воспоминаний: обрывки многозначительных разговоров, диковинные дома на извилистых улицах чужих городов, чарующе свежие лица, выбеленные солнечным светом, размытые зноем цветные пейзажи. Горы, море и лес. Калейдоскоп сияющих образов.
Когда через множество дней она в смутной тревоге вернулась домой, там всё было не так, как раньше. Родные куда-то исчезли; дом пуст и заброшен. Время что-то испортило здесь. Полы покрывал вязкий мох, отсыревшие стены – мохнатая чёрная плесень. За окнами тесно стояли деревья, не пропуская внутрь солнечный свет, к стёклам плотно прижались тёмные листья. Воздух был неподвижным и затхлым.
Охваченная болезненным чувством потери, она села на край кровати в своей детской комнате. Внутри было как прежде: такое родное расшитое покрывало, резной стул с высокой спинкой возле окна, платяной шкаф тёмного дерева у противоположной стены. Шкаф Наумбии был не из тех, которые открываешь, и оттуда валятся груды мятой одежды. Нет, её платяной шкаф был продуман и упорядочен, всё лежит на своих местах.
Комната осталась узнаваемой. На стенах висели цветные картинки, и даже оконный витраж сохранился, хоть света в нём не было. Одно только зеркало на трельяже в углу оказалось разбито. Уцелевшую раму скрывал полумрак.
Рядом с ней на кровати лежала когда-то любимая кукла. Пухлая Матильда из тряпок, которую мама ей сшила однажды сама, невзначай, по наитию. Чародейством, конечно же, мама владела получше, чем ниткой с иголкой, но игрушка родилась уютная, мягкая, милая. Может, в этом и было какое-то волшебство? Обняв старую куклу, она рассеянно гладила её рукой, погружаясь в переживания. И похолодела до пальцев ног, осознав, что Матильда поглаживает её в ответ.
Она вскрикнула, держа куклу на вытянутой руке. Та забилась, внутри неё что-то ворочалось. Что-то живое, жёсткое, многоногое будто рвалось наружу из кокона. Она бросила куклу в угол комнаты и замерла, сжав ладони до боли. Вокруг сделалось тихо. Тянулись секунды.
А потом громыхнуло в шкафу. Резкий, сильный удар изнутри в дверцу тёмного дерева. Створки шкафа оказались заперты, хотя ключ от них потерялся ещё в раннем детстве. Но удары – один за другим – были так тяжелы, что доска затрещала. Шкаф со скрипом проехал немного вперёд по затёртому полу.