Воины-интернационалисты из Беларуси в гражданской войне в Анголе 1975-1992
Шрифт:
Александр Анатольевич Григорович, подполковник запаса, служил в Анголе в 1975-1976 годах в качестве военного переводчика [127]
– По отцовской линии я белорус. Правда, не совсем чистый – бабушка, мама отца, была чистокровная полька, с Пинщины. А дедушка – чистый белорус, и естественно, отец считается белорусом. Я себя считаю белорусом – с примесью польской крови. А мама моя – москвичка, с Сухаревки, там до сих пор еще дом стоит фамильный, чистая русская.
127
Запись
Впервые воспоминания А. А. Григоровича об участии в арабо-израильской войне 1972 года и в гражданской войне в Анголе, записанные Г. В. Шубиным, опубликованы в сборнике воспоминаний Куито-Куанавале. Неизвестная война. Мемуары ветеранов войны в Анголе / под ред. А. А. Токарева, Г. В. Шубина. – М.: Memories, 2008. – С. 7–28.
Когда я был мальчишкой, мы постоянно ездили на родину к бабушке с дедушкой. Дедушка с бабушкой жили в Мозыре, у них там был свой дом, рядом со станцией «Мозырь», своя корова, куры, хрюшки, сад шикарный. Я с удовольствием туда ездил. Они настолько были хлебосольные, всегда к завтраку, к обеду – молочко, яички свежие, сыр своего собственного изготовления. Они трудоголиками были настоящими. Поэтому Беларусь мне очень близка, это моя родная земля. Когда бабушка с дедушкой умерли, грустно было еще и из-за того, что я потерял то место, куда можно было приезжать свободно и чувствовать себя как дома.
– По службе, по работе позже случалось ли приезжать в Беларусь?
– Да, ездил достаточно много раз с делегациями в Минск. Там уже были приемы на высшем уровне, и в основном потом я Беларусь видел уже из окна лимузина. Впечатления были очень хорошие: удивительно чисто, не людно, спокойно, очень ухоженные города, особенно Минск ухоженный, чистенький, спокойный, нет этой толчеи и суеты, которая наблюдается у нас в Москве, нет этой грязи, дороги все хорошие, все отремонтировано.
– После смерти бабушки и дедушки остались еще какие-то родственники в Беларуси?
– Какие-то дальние остались. Но дело в том, что два брата моей бабушки едва не стали жертвами Катынской трагедии. Они были офицерами польской армии. Расстрела избежали чудом, успели уйти в Англию. То есть, их не постигла участь остальных офицеров, кого расстреляли в Катынском лесу. И все родственники, которые остались от бабушки, тоже переехали в Англию. Честно говоря, я их не искал. Долгая история, почему. А потом умер отец, бабушка умерла, все связи оборвались, хотя я знаю, что в Англии есть мои дальние родственники. Просто нужно искать.
– А по белорусской линии?
– По белорусской… Мой дед просидел 10 лет в сталинских лагерях, и был репрессирован не только он, но и все его родственники. А когда он вышел, он был в таком, я бы сказал, деморализованном состоянии, и когда я ему задавал вопрос – дед, а где твои братья? – он отказывался об этом говорить, потому что боялся повторения сталинской эпохи. Поэтому не было смысла в поисках родственников с этой стороны – мне о них просто не рассказывали.
По материнской линии у меня дед тоже сидел. Но здесь проще – дед по матери так в Котласе и умер.
– Вы родились в Москве?
– Нет,
– Как Вы оказались в Москве?
– В Москву я приехал только в 1965 году, когда отца туда перевели служить. До этого мы жили по гарнизонам. Сначала на полигоне в Пржевальском, в Киргизии, лет пять. Потом – в Венгрии, Чехословакии, Польше.
– Перед тем как поступить в ВИИЯ, Вы были призваны в армию на срочную службу?
– Да, в 1968 году.
– В каких войсках Вы служили?
– В войсках связи. Это было интересное стечение обстоятельств – моя служба. До армии у меня была своя группа, мы назвались «Веселые ребята». Но это не те «Веселые ребята», ВИА, который был потом на эстраде. Наши «Веселые ребята» были раньше, чем появились они. И мы давали концерты, в основном, в Подмосковье, в Москву мы не попадали. А по всему Подмосковью мы гремели. И когда командир элитного полка связи Генштаба МО СССР узнал, что рядом с его полком живет товарищ, который возглавляет группу музыкантов, которые гремят по всей Московской области – а мы выступали даже и в самой этой части – то он решил взять меня к себе. А плац, по которому я маршировал, располагался как раз напротив моего дома. И мама, когда я выходил на плац, видела меня в бинокль.
Поэтому мне с одной стороны повезло, а с другой – совсем не повезло. Когда какой-нибудь капитан заступал дежурным по полку, начальник штаба его инструктировал: там есть такой Григорович, который живет напротив, смотри, чтобы он в самоволку не ушел! И каждый раз проверяли меня, как по описи, в караульном помещении. Приходит дежурный в казарму: где Григорович, ноги его покажи! Ночью, в двенадцать часов. Но я потом стал хитрым, изображал свои ноги на постели, «мастерил» их из одеяла, а сам уходил в самоволку! Но это было очень редко, потому что я был примерный боец.
Я быстро стал сержантом, командиром отделения, замкомвзвода. Был очень примерным служакой. У меня даже были награды. Самое большое поощрение – фотография у развернутого знамени части. Но мне было очень тяжело в моральном плане. Я полгода служил в учебке, был еще секретарем комсомольской организации, должен был служить примером. На меня это налагало большую ответственность. В то же время мой дом был напротив, я с плаца смотрел на маму, она махала мне рукой из кухни, а я не мог ничего сделать, убежать, например!
Хотя один раз все-таки был момент: на Новый год. Я был начальником караула, тогда уже был старшим сержантом. Ребята сидели хмурые, пятнадцать минут до Нового года осталось, а праздника не чувствуется. Я сказал: ребята, прикройте меня! И я – начальник караула, с автоматом, с патронташем – прыгаю через забор, врываюсь домой, а там сидит компания друзей нашей семьи, испуганными глазами смотрит на меня! Я схватил со стола все, что было, и бегом обратно! За десять минут – туда и обратно, через забор! Вот и встретили Новый год, порадовал своих ребят.