Воины
Шрифт:
Я помню, какие лица были у пленников, когда я вышел из шатра, с каким изумлением они смотрели на мою одежду. Я помню их насмешки и язвительные замечания, которыми они провожали меня, когда я выезжал из лагеря, и удары бичей, которыми римляне заставляли их замолчать. Я помню, как повернулся к ним спиной и посмотрел на север, в ущелье, за которым осколком лазури сверкало далекое море.
Мне не потребовалось трех дней, чтобы найти Линона. Даже и двух не потребовалось. Его нетрудно было найти по следам, которые он оставил. По длине шага и по тому, как примята была трава, было ясно, что поначалу он бежал очень
Я двигался по его следам шагом, не будучи уверен, что смогу выслать лошадь в галоп. Солнце начало опускаться за горы на западе. В сумерках идти по следу стало труднее. Но я ехал дальше, будучи уверен, что цель близко.
Я поднялся на гребень невысокого холма и окинул взглядом темную лощину за ним. Он, должно быть, увидел меня первым: краем глаза я увидел прихрамывающую фигурку и услышал звяканье цепи: он пытался спрятаться за низкорослым деревцем.
Я осторожно приблизился к нему, опасаясь, что он, возможно, каким-то образом сумел освободить руки, что у него еще остались силы, чтобы бороться. Но когда я увидел, как он, дрожа, прижимается к дереву, нагой, с руками, по-прежнему связанными за спиной, уткнувшись лицом в ствол, как будто это поможет ему спрятаться, я понял, что бороться не придется.
Тишину нарушал лишь шорох сухой травы под копытами коня. По мере того как я приближался, Линона трясло все сильнее, и в тот момент мне показалось, что он и есть кролик, как назвал его Фабий: трусливый кролик, парализованный ужасом.
«Он не такой, как я, — думал я. — Я ничем ему не обязан!» Повинуясь внезапному порыву, я вскинул копье, держа его под мышкой, как это делали римляне. Я кольнул его в плечо. Он вздрогнул в ответ — и меня охватило странное возбуждение, головокружительное ощущение собственной власти.
— Посмотри на меня! — велел я. Мой голос звучал так резко и требовательно, что я сам удивился. Я научился этому у Фабия. Этот голос сам по себе был источником власти, и реакция Линона — то, как он съежился и развернулся — показала, что я овладел этим искусством с первой же попытки. «Должно быть, Фабий с первого взгляда разглядел во мне зачатки властности!» — подумал я. Не случайно он сделал меня своим орлом, выделил меня среди прочих, как рудокоп отделяет золото от песка...
Это был момент, как на любой другой охоте, когда я готов был убить добычу. На меня нахлынули воспоминания. Я вспомнил, как я в первый раз пошел на охоту и убил оленя. Это дядя Гебал научил меня выслеживать добычу — и я вспомнил, как умер Гебал, как он камнем ушел на дно реки. Я вспомнил Матона, вспомнил, как его голова, хранившая столько мудрости, рухнула в пыль и покатилась по камням, точно кочан капусты. Я стиснул зубы и подавил эти мысли. И снова ткнул Линона копьем.
Линон прекратил дрожать. Он оторвался от дерева и встал передо мной, опустив голову.
— Ну что ж, давай, — прошептал он. Голос у него был хриплый и надорванный. — Пусть на этот раз выиграет Фабий.
Я сунул руку в седельную сумку и принялся разматывать веревку.
— Нет! — вскричал Линон, отшатнувшись. — Живым ты меня к нему не отведешь! Тебе придется убить меня, Гансон. Ты ведь так и хотел, верно? В ту ночь, когда я предал женщин,
Его глаза сверкали в сгущающейся тьме. Это не были глаза загнанного зверя, это были глаза человека. Охватившее меня упоение собственной властью внезапно схлынуло, и я понял, что не смогу его убить. Я принялся сворачивать веревку, завязывая петлю. Потом остановился.
— А откуда ты знаешь, что сказал мне Фабий? Что я могу принести твою голову в доказательство?
Покрытые шрамами плечи Линона, до того вызывающе расправленные, снова поникли. Он привалился к дереву.
— Но ведь таковы правила его игры.
— Но откуда ты знаешь, какие распоряжения он отдал мне? Ведь в прошлый раз ты был его кроликом...
— Нет.
– Но ты ведь говорил, в ту ночь, когда впервые объяснил мне про temptatio... Это ты предположил, что я был его кроликом. Это ты это сказал, Гансон, ты, а не я!
Линон покачал головой и вздохнул.
— Год назад, когда Фабий взял меня в плен, я был его орлом. Теперь ты понимаешь? Это мне были предоставлены все привилегии, это я ехал верхом, это меня кормили ужином в палатке и рассказывали о величии Рима. И когда пришло время, Фабий обещал мне свободу и отправил на охоту за кроликом — точно так же, как теперь отправил тебя.
Его голос превратился в шепот.
— У меня ушло много дней на то, чтобы пробраться к твоему народу: горными ущельями, прячась от римлян, питаясь травой и кореньями... Конь пал, и какое-то время мы с Карабалом питались его мясом. Карабал был кролик, тот человек, которого меня отправили ловить. А потом Карабал умер — он был слишком слаб и сломлен, чтобы выжить, — и чем это все закончилось? Надо было поступить так, как требовал Фабий! Надо было сделать то, что собираешься сделать ты! В конце концов все равно все закончится тем же.
Голова у меня горела. Мне трудно было соображать.
— Но ведь на этот раз ты и вправду сумел бежать...
Линон расхохотался, потом закашлялся — у него слишком сильно пересохло горло, чтобы смеяться.
— Ну и дурак же ты, Гансон! Неужто ты думаешь, будто я сбежал сам по себе, со связанными за спиной руками, окруженный римлянами? Это Фабий выгнал меня из своего шатра посреди ночи, подгоняя копьем! Кролик не сбегает, кролик спасается бегством! А зачем? Затем, чтобы тебя можно было отправить на охоту за мной! Кролик бежит, и на него выпускают орла! А когда ты вернешься в лагерь с моей головой на острие копья, ты получишь в награду свободу. По крайней мере, так он обещает. Почему бы и нет? Он ведь добился своего. Он сделал тебя одним из них. Ты докажешь, что все, во что верит Фабий, — действительно так и есть.
Головокружительное ощущение власти, которое я испытывал незадолго до того, теперь казалось далеким-далеким.
— Я не могу убить тебя, Линон...
Линон топнул ногой и вывернул руки вбок, так, чтобы я мог видеть веревки, которые стягивали ему запястья.
— Тогда развяжи мне руки, я все сделаю сам! Я перережу себе запястья кинжалом, а когда я буду мертв, ты отрубишь мне голову. Он не заметит разницы.
Я покачал головой.
— Нет. Я могу дать тебе бежать. Скажу ему, что не нашел тебя...