Воины
Шрифт:
Харах рыкнул — но он понимал, почему совершил эту ошибку. Человеки двигались быстрее, чем, как он полагал, они были способны, и Харах хотел воспользоваться преимуществом в скорости, которые давали ему машины. И именно поэтому человеки уничтожили еще шесть гравипланов и одиннадцать колесных бронетранспортеров... не говоря уже о сотне с лишним солдат, находившихся в транспортерах.
«И неизвестно, сколько еще сюрпризов они заготовили на всех местах, достаточно широких для прохода машин!»
— Пехоте выйти из машин, — ровным тоном произнес полковник по внутренней связи. — Разведывательное построение. Машинам оставаться на месте, пока саперы не проверят дорогу на предмет взрывчатки.
Бачевски
«Ну да сколько бы их ни оказалось, они теперь поймут намек и двинутся от этого места пешком... если они только не полные и законченные идиоты. А я почему-то сомневаюсь, что они идиоты. Черт побери».
Ну, по крайней мере, он замедлил их продвижение. Значит, это даст мирным жителям немного времени, чтобы перевести дух. А теперь пора выиграть для них еще немного.
Харах прижал уши к голове, но, по крайней мере, на этот раз это не было неожиданностью. Залп стрелкового оружия из-за деревьев был неизбежен с того самого момента, как он приказал своей пехоте покинуть машины.
Автоматы грохотали, и Бачевски от души пожалел, что им пришлось избавиться от всех раций. Его люди знали эту местность досконально, знали все наилучшие позиции для обороны, но шонгайрийцы обладали более мощным оружием поддержки, да и средства связи у них были гораздо лучше. И, добавляя к ущербу оскорбление, некоторые их пехотинцы пользовались захваченными ракетами и гранатометами, чтобы усилить собственную огневую мощь.
От мастер-сержанта не ускользнула горькая ирония сложившейся ситуации. На этот раз его отряд находился на коротком конце «асимметричных боевых действий», и было это тошно до не могу. С другой стороны, Бачевски на собственном горьком опыте знал, насколько эффективны могут быть партизаны в подобной местности.
Когда Харах просмотрел последние дополнения к местонахождению цели, в его рычании к досаде добавилось удовлетворение.
Продвижение шло куда медленнее, чем он рассчитывал, и утро перетекло во вторую половину дня, но, похоже, у человеков наконец закончились ракеты. Это означало, что он может подогнать свои беспилотники достаточно близко, чтобы стало видно, что за чертовщина происходит, и его темп наступления начал возрастать.
И это было чертовски хорошо, поскольку он уже потерял двадцать процентов своих войск.
«Ну что ж, может, потери и велики, но их я тоже заставил заплатить!» — сурово подумал Харах. Оценка потерь противника в реальном времени была, как известно, весьма недостоверной, но даже по самым пессимистическим оценкам полковника, человеки потеряли к нынешнему моменту свыше сорока бойцов.
Это были хорошие новости. Плохие новости заключались в том, что человеки, похоже, были на удивление хорошо обеспечены оружием пехоты, а командир их дрался не менее умно, чем любой другой людь, о котором Хараху доводилось слышать. Шонгайрийцы значительно превосходили его в живой и огневой силе, но он очень успешно огрызался. На самом деле потери Хараха, невзирая на гравипланы и минометы, были самое меньшее в шесть-семь раз больше, чем у человеков. Кроме того, этот командир превосходно знал местность и безжалостно использовал свое превосходство, и пехота Хараха столько раз напарывалась на спрятанную взрывчатку, что всякий на их месте начал бы осторожничать.
«Во что бы мы ни сунули нос, — подумал полковник, — это что угодно, но только не обычная группа сельских жителей. Кто-то
Полковник невольно на миг ощутил уважение к своему человековскому оппоненту. Не то чтобы это в конечном итоге что-то меняло. Съемка с беспилотников была все еще куда менее подробной, чем хотелось бы полковнику, но ясно было, что убегающие сельчане в конечном итоге идут в тупик.
Бачевски начал приходить в отчаяние.
Утром, вначале, у него было сто солдат и сто пятьдесят ополченцев из числа местных жителей. Мастер-сержант знал, что каждый командир в подобном бою склонен переоценивать свои потери, но он сильно бы удивился, если не потерял к нынешнему моменту самое меньшее четверть своих людей.
Это уже само по себе было достаточно скверно, но худшее было впереди.
Позиция «Бастонь» никогда не была рассчитана па то, чтобы выдержать полномасштабную атаку шонгайрийцев. Она на самом деле задумывалась как место отступления и случае нападения людей, охотящихся за сделанными на зиму запасами сельчан. Это означало, что «Бастонь», невзирая на название, была всего лишь укрепленным складом, а не какой-нибудь там последней цитаделью. Мастер-сержант подготовил ее оборону насколько мог, поему и в голову никогда бы не пришло пытаться удержать ее в схватке с сотнями шонгайрийских пехотинцев, пользующихся поддержкой танков и минометов.
«Хватит пинать себя! — прорычал внутренний голос. Строить укрепления, которые ты мог бы удерживать при подобном нападении, никогда не имело смысла. Ну продержался бы ты сколько-то, и дальше что? Они в конечном итоге просто обрушили бы тебе на голову чертов кинетический удар, только и всего».
Бачевски знал, что это правда, но правдой было и то, что единственный путь к отходу с этой позиции проходил по такому крутому склону, что был почти непреодолим. «Бастонь» была рассчитана па то, чтобы устоять против любого вероятного нападения людей, а без хранящихся здесь припасов шансы членов их анклава пережить наступающую зиму были, мягко говоря, минимальными. Так что они с Мирчей сделали ставку на это убежище, укрепили его, насколько было возможно... и теперь оно превратилось в ловушку для множества их людей, которым было не под силу отсюда выбраться.
Бачевски посмотрел на затянутый дымом лес; от этого дыма заходящее солнце сделалось кроваво-красным. Он знал, что его людям некуда бежать. Они достигли своего последнего рубежа, и мастер-сержанту сейчас требовалась каждая унция дисциплины, какой он научился за свою жизнь, чтобы совладать с отчаянием.
«Прости, Мирча, — подумал мастер-сержант. — Я облажался. Теперь нам всем кранты. Я только рад, что ты все-таки не успел вернуться вовремя».
На скулах Бачевски заиграли желваки. Он схватил за плечо Марию Авереску, одного из своих гонцов.
— Мне нужно, чтобы вы нашли Ганни Мейерса, — сказал он на румынском, которым в конце концов начал овладевать.
— Он мертв, старшой, — сурово откликнулась Мария, и у Бачевски заныло под ложечкой.
— А сержант Рамирес?
— Думаю, он тоже. Я знаю, что ему попали вот сюда, — Авереску ткнула пальцем себе в середину груди.
— Тогда найдите сержанта Ионеску. Скажите ему... — Бачевски сделал глубокий вдох. — Скажите, что я хочу, чтобы он со своими людьми вывели отсюда столько детей, сколько сумеют. Скажите, что мы отвоюем для них столько времени, сколько сумеем. Ясно?