Волаглион. Мой господин. Том 1

Баунт Софи

— Знаешь, в Коране не сказано, что не покорная мужу женщина отправится в ад, но сказано, что покорная — легко станет частью Рая.

Волаглион нависает надо мной, придавливает за горло к дивану. Стараюсь не отводить взгляд. Не проявлять слабость. И он не отводит. Властный. Бесстрастный. На фоне черных окантовок на веках его губы совсем бледные, почти сливаются с цветом зубов, или мне кажется изо ряби в глазах. Чувствую его тело. Запах кедра и леса. Привкус крови во рту.

— Смешно слышать это от тебя.

Мне действительно хочется истерически смеяться.

Демон рассказывает о Коране. Ну разве это не прелестно?

— Ты слышишь, но не думаешь, — говорит он, разжимает душащие меня пальцы и заботливо откидывает мои волосы со лба. — Слушай смысл, а ни слова.

— Хочешь сказать, что этот дом может быть для меня раем?

Не выдерживаю и хохочу. Он опять хватает меня, сжимает рыжие пряди в кулаке, тянет назад и проводит носом под моим подбородком. Его огненное дыхание режет кожу.

Нет, ну пожалуйста, не сейчас...

— Если...

— Если я буду выполнять твои приказы, — перебиваю.

Волаглион стягивает мой изумрудный халат и откидывает в сторону. Садит меня к себе на колени, по-прежнему оттягивая мои волосы на макушке. Вот-вот вырвет клок (лишь ощущение, он четко знает меру, чтобы сделать больно, но не покалечить).

— Ты спасла его.

— Я убрала его с твоих глаз.

— Ты ослушалась.

— Он нужен для ритуала. Я не хочу проблем.

— Ложь, — шелестит он на ухо самым наисексуальнейшим, глубоким баритоном.

Издевается...

Я чувствую, как его пальцы странствуют по пояснице, животу, груди, сдавливают, скользят, трут... Дергаясь, понимаю, что демон запустил их под мое белье. Он вдавливает меня в свое тело, и я уже готова дать волю рыданиям, умолять его, равнодушного и жестокого, не мучить меня сегодня еще и удовлетворением его желаний, но вместо этого — толкаю его, выворачиваюсь (безумная идиотка!) и вскакиваю на ноги.

— Не трогай меня!

Волаглион глубокомысленно смотрит. Затем встает, достает из шкатулки сигары и поджигает одну из них щелчком пальцев. Возвращается от полок и развязно усаживается на диван.

— Будь нежнее, — усмехается он.

Я поднимаю халат и накидываю на плечи.

— Wie ist der rucken? — спрашивает демон, выпуская дым сигары.

Волаглион пользуется немецким, когда очень раздражен. В мимике недовольство не отображается, там, по обычаю, заиндевелое спокойствие.

— Хорошо, — лгу я.

Спина болит до слез. Я ударилась позвоночником о выступающий угол стены, когда демон откинул меня от Рекса, словно тряпичную куклу. Возможно, он сожалеет об этом. Об остальном — сожалеть ему не приходится.

От прикосновений узловатых пальцев кожа саднит больше, чем от травмы.

— К чему ложь?

Он поднимается — высокий, небритый, в одних черных штанах — и тянет меня за руку. Поворачивает. Рассматривает синяк в области лопаток, касается его и шепчет заклинание. Мурашки бегут по пояснице. Я остаюсь неподвижной. Если буду дрожать, это даст Волаглиону повод обнять, проявить напускную заботу, что куда хуже боли. Он ведет себя так, будто на меня рухнул потолок, будто мои страдания никак

с ним не связаны.

— Так лучше?

Не отвечаю. Собираю последние ошметки гордости — и молчу. Волаглион спокоен. Но поверьте: в каждом вздохе есть потенциал насилия, он чередуется с лаской. Один щелчок — и взрыв.

— Я заходил вчера вечером, — с мнимым раздумьем говорит он, слова рождаются с дымом и кажутся овеянными мраком.

— Разве?

— Где ты была?

— Правда, хочешь знать?

Волаглион сухо задает вопрос сызнова.

— В церкви, — отвечаю.

О, запечатлейте картинку! Лицо его перекашивает, точно на тающей ледяной скульптуре. Думает, что шучу, а я ведь действительно там была. Спрашивала о Рексе. Как оказалось, он иногда исповедовался. Впрочем, ничего интересно священнику он не рассказывал. Зря потратила время.

— Мне послышалось?

— Я молилась. Здесь же икону не повесишь.

— Что, прости?

— И проводила эксперимент. — Он вопросительно поднимает брови, а я продолжаю: — Проклятья на некоторых демонов не действуют, так что перешла на молитвы.

Демон хватает мое запястье с такой силой, что кость чудом остается целой.

— Какой длинный-длинный язык...

Серное дыхание смерти.

Волаглион мерит колючим взглядом. В глазах — пустота. Ничего, кроме темноты. И эта черная пустота способна раздробить внутренности, уничтожить. От сигары между его пальцев поднимается дым. Мне дурно. К счастью, демон отпускает запястье, выпускает мне в лицо облако доминиканской отравы и начинает отрешенно расхаживать по гостиной.

— У человеческой памяти есть любопытная особенность. С годами вы забываете о зле, которое вам причинили и прощаете обидчиков, перестаете испытывать к ним ненависть.

— Не волнуйся и не переживай, я пронесу презрение к тебе через века, — заискивающе улыбаюсь я.

Он подходит вплотную, с напускной нежностью гладит мою щеку (десять минут назад он по ней безжалостно ударил) и разглагольствует:

— Ты ведь помнишь то озеро... ах, ты знаешь какое, великолепное, чистейшее, совсем неподалеку от того места — о, ты знаешь, какого места, — где ты усвоила тот важный урок про чувства к мужчинам. Да, да, ты помнишь то место, того человека... но совсем позабыла о том, что чувствовала, совсем...

Я издаю короткий смешок и поворачиваюсь, чтобы не видеть его идиотских наигранных жестов.

— Ты думаешь, что у нас с Рексом любовь? — бросаю из-за плеча. — Серьезно?

Меня так поражает резкое изменение в чертах его лица — с улыбки на скрытый гнев, — что я замираю.

— Нет. Ты не умеешь любить. В тебе слишком много меня. Но он тебе интересен.

Глаза Волаглиона возвращают лазурный цвет. Оттенок настолько идентичен цвету радужек Рекса, что, глядя на демона, я вспоминаю, как прямо мне в глаза, не отрываясь, смотрел сам Рекс: в момент, когда сердце раздирало от мук выбора. Пульс отбивался в мозгах тараном. Один удар — Волаглион, который обязательно меня проучит. Другой удар — Рекс, который не простит. Удар. Удар. Проклятье!