Волаглион. Мой господин. Том 2
Шрифт:
— Кто на ней?
— Неважно.
— Мне, правда, жаль.
— Мне тоже.
— За картину?
— За то, что не могу помочь.
Хочу вопить «можешь!», но сдерживаюсь, хотя этот вихрь разрывает изнутри.
— Мы оба пленники. Я понимаю.
Сара подходит и гладит мою щеку.
— Мне даже будет тебя не хватать.
Я теряюсь. Неожиданное заявление. Ладно бы в шутку, так нет — Сара говорит это с похоронным видом.
— Хотел бы сказать то же самое, однако, моя душа будет уничтожена. Может, все-таки отопрешь кандалы?
Она размышляет, поглаживая
— Ты пробовал произносить еще какие-то заклинания из книги? Кроме того, которым освободил себя от заклятия, а оно ведь сработало, что удивительно. В тебе живет сильная магия даже после смерти. Странно, что ты ее не чувствовал всю жизнь.
— В детстве со мной иногда творилось странное. Но отец выбил из меня любые наклонности.
— Есть одно заклинание... мучи-и-ительное. Особенно смерть от него. Человека словно поджаривают на электрическом стуле. Заклинание грозовых разрядов. Научить?
— С чего такое предложение?
— Научный интерес.
— Ладно...
— Ты должен четко произнести «ferox fulgur percutiens, accipe meam potestatem» и представить, как энергия клубится у тебя в груди, а потом окутывает жертву, разлагая ее электрическими разрядами.
— Я ни хрена не запомнил.
Сара закатывает глаза, разворачивается и движениями пальцев вырисовывает заклинание на стене.
— Прошу, — улыбается она, шагая спиной к двери. — Ах да. Твои кандалы запечатывают магию. Любые заклинания возвращаются к тебе ударом. В общем, хорошего вечера.
Дверь за ней захлопывается. И клянусь, крысы, которые ютились у стенки, пока здесь были гости и открытая дверь, медленно повернули ко мне морды. Кажется, они что-то задумали...
И какая смерть мучительнее? От заклинания Сары? Или от зубов крыс? В ужасе я бесконечно повторяю:
— Ferox fulgur percutiens, accipe meam potestatem...
ГЛАВА 14. Ничтожество
— Там тараканы!
— Они боятся тебя больше, чем ты их, — кудахтает Инга, пока я корячусь, выколупывая бутылки из-под дивана.
— У меня на них аллергия!
— У тебя аллергия на все, что связано с уборкой.
Я бурчу под нос.
Ползаю по гостиной уже час. Убираем дом к Рождеству. После шести дней праздников гостиная напоминает притон, где сдохла дюжина наркоманов и завелась мусорная барахольщица. Иларий моет полы, гоняет шваброй воду от стенки к стенке. Я собираю хлам. Инга орудует тряпкой (и ускоряющими пинками). Рон якобы нам помогает.
Я мало на что годен в плане уборки: у себя в квартире почти никогда не убирал, раз в месяц вызывал домработницу, а когда появилась Инга, она сама взялась за порядок в моей берлоге. А что теперь? Развлекаюсь в роли пылесоса. Нет, конечно, я могу ничего не делать, послать Ингу к черту, но, во-первых, вылизывание дома здорово фокусирует мысли — оказывается, уборка сродни медитации! — во-вторых, отвлекает от воспоминаний последних дней: откровение о скорой смерти, убийства людей в этой комнате, или скажем, как я сам себя сжег
Ей-богу, было жесть как больно! Зато теперь я настоящий колдун. Знаю аж одно заклинание!
— Ты заснул там? — вздыхает Инга.
Я выбираюсь уже из-под раковины. Как единственный мужчина, способный починить кран.
— Кто засунул в слив кусок кварца?
— В слив? — переспрашивает Иларий. — Макс вчера крутился здесь. Не знаю за раковину, но видел, как он закапывает камень в кактусе.
— К слову, кактус он наполовину сожрал, — добавляет Рон, понуро восседающий на окне. — Мало я встречал людей, которые жрут буквально все подряд.
— А ты типа помочь не хочешь, жопу там свою поднять, например? — причитаю я, захлопывая дверцу тумбы.
— У меня траур.
— Че?
Рон вытягивает и раскрывает ладонь: в ней засохший паук. Жоржик? Помер? Давно пора. Жаль, на плече Рона сидит Лунтик — тарантул, которого подарила Инга. Неясно, как Рон умудрился его приручить. Удивительно-жуткая связь с пауками. Видимо, это братская связь уродов.
— Всему когда-нибудь приходит конец, верно? — с горечью спрашивает Рон.
— Каждый раз, когда дохнет паук, он философствует, — усмехается Иларий, наливая себе ромашковый чай.
— Конечно, — Инга садится на подоконник, утешающе обнимает Рона. — И знаете, когда-нибудь мы тоже станем свободны.
— Ага. Все, кроме меня. Ибо я скоро сдохну окончательно.
— В смысле? — удивляется Иларий.
Я задумываюсь. Стоит ли рассказывать? Впрочем, какая разница? Решаю, что можно. И начинаю раскачиваться по кухне, словно актер на сцене театра, эмоционально выкладываю балладу о том, сколько мне осталось жить в доме сорок семь. Разглагольствую не хуже Сократа, что демон хочет занять мое тело, что сейчас он в теле моего дедушки, что весь мой род — колдуны, и даже смеюсь, в красках расписывая, как скоро Волаглион будет издеваться над ними в моем совершенно-неотразимом обличии.
— Так вот, почему ты здесь, а не за дверью, — озаряет Рона. — Это многое объясняет.
— Ты умеешь колдовать? — недоверчиво сипит Инга. — Чушь какая-то.
Я усмехаюсь, выставляю руку в сторону корзины с фруктами на столе, сосредотачиваюсь и произношу то единственное заклинание, которому меня научила Сара.
Вспышка молнии. Корзина взрывается. Куски мякоти разлетаются по гостиной. Инга вскрикивает. Рон шлепается задом обратно на подоконник. Иларий — со слов о моей смерти — стоит с лицом, будто ему насильно скормили грейпфрут.
— Теперь верите?
— Охренеть, — синхронно комментируют зрители.
— Да, я восхитителен. Но все это не имеет значения, поскольку скоро меня не станет.
— Не знаю, что и сказать, — мнется Рон, почесывая затылок. — Ну, по поводу твоей кончины. Че не скажи, будет звучать отстойно, да?
— Это ужасно, — пищит Инга.
— А что обычно говорят и желают неизлечимо больным раком? — чешется Рон. — Вот желаю тебе того же. Хреновый ты был мужик, но подобного не заслужил.
— Больные раком просто умирают, а я вообще перестану существовать. Демон сожрет мою душу!