Волаглион. Мой господин. Том 2
Шрифт:
— Мне необходимо успокоиться!
— А мне кажется, сердце жаждет любви.
— Что за вздор?
Я сжимаю кулаки, разрезая ногтями кожу. Я не люблю Рекса. Я отказываюсь — отказываюсь! — его любить. Отказываюсь становиться безмозглой дурочкой, по-идиотски улыбающейся вульгарным шуточкам мужчины; воображать совместное будущее или тошнотворно-нежные ночи; забивать голову тем, где расхаживает субъект привязанности. К дьяволу всё! Я клятвенно обещала себе больше никогда никого не подпускать, кроме Волаглиона (безысходность!), но сейчас стою в опасной близости от обрыва, спрыгнув
И все же... сволочь, он настоящая сволочь!
Крутится, распевая любовные дифирамбы, думает, будто овладев мной, выберется из дома — ха! — а до того, что станет с остальными, ему дела, конечно, нет. Есть только он. И его желания. Стоило оставить его в кандалах до полнолуния. Но я не сделала этого потому... О, преисподняя, потому что! Всем знакомо это чувство.
Пульс учащается, губы пересыхают, ноги подкашиваются, здесь вариантов не много: грипп или страсть. Рекс меня волнует. Не хочу поддаваться, однако, разрешаю себе держать его рядом. Знаю, знаю! Веду себя как малолетка.
— Сколько бы ты ни возмущалась, и слепой заметит, что влипла ты по горло в чувствах к нему.
— Все сложнее!
— Послушай, милая, любовь — вещь неудержимая, бесконтрольная, таинственная. Рекс — океан. А ты стоишь посередине на безжизненном утесе и должна добраться до острова неподалеку. В любом случае придется прыгать. Твоя задача — плыть, окунуться в эту воду. — Она достает из колоды карту колеса фортуны и выставляет лицевой стороной к отражению. — Поддайся чувству. Пусть оно поглотит. Затем случиться одно из двух: либо окажется, что ты русалка, либо поплывешь к берегу. Если не решишься, то одинокая умрешь на безжизненном утесе.
Катерина внимательно следит за каждым моим движением. Не упускает ни одной реакции. Она — мастер игр разума, читает окружающих не хуже своих карт и за день выдает больше выводов о людях и их проблемах, чем я за всю жизнь.
— Повторяю: я не люблю Рекса.
Звучит фальшиво и неубедительно.
— Разве он не занимает твои мысли?
— Да, ведь его скоро не станет. Навсегда!
— И почему тебя это волнует?
— Я...
— Ты хочешь его любви.
— Хватит! Я вызвала тебя не за этим.
— Нет, ты вызвала, чтобы совершить обряд избавления от чувств, которых у тебя нет. Так?
Я хочу разбить зеркало. Катерина права. Но все не так однозначно. Рекс дал мне некое ощущение жизни. А я что угодно отдам, чтобы почувствовать себя настоящим человеком, а не мумией, запертой в саркофаге вторую сотню лет. Я не уверена, что я вообще настоящая. А не тень той Сары, которой родилась. Живой Сары! Реальной. Свободной.
— Ладно, скажи другое. Он тебя любит?
Я теряюсь.
— Кажется... думаю, я ему нравлюсь... по-настоящему. И у него есть чувства ко мне.
— Ты улыбаешься, — подмечает Катерина.
— Ой, заткнись!
Она смеется.
Я хочу рассказать больше, как вдруг слышу стоны где-то в доме. Иногда такое бывает. Дом стал частью меня. Любые всплески энергии таранят мозги.
Прошу Катерину подождать секунду и беру в руки другое зеркало, сосредотачиваюсь на источнике голосов. Поверхность зеркала
— В чем дело? — волнуется Катерина, видя мое онемевшее лицо.
С размаху я разбиваю зеркало о стену. На другом конце дома Рекс занимается любовью с Ингой. Едва дыша, выговариваю:
— Забудь всё, что я сказала.
Перевернувшись, я обнимаю Ингу и притягиваю к себе — точнее, в полудреме мне так кажется, потому что вместо девушки я сжимаю подушку, пропахшую ландышами.
Инги нет. Видимо, убежала с утра пораньше.
На часах двенадцать дня. Учитывая, что скоро умру, сплю я весьма душевно. Ей-богу, идиот! Почему я вообще сплю остается секретом, ведь я мертв, но дрыхну дольше, чем при жизни. Фраза «спит как убитый» прямо обретает смысл.
При этом мне снятся десятки кошмаров, они сменяются подобно секундам на циферблате, покрывая кожу холодным потом каждую ночь. Иногда мне снится дедушка Алекс, закованный во льду озера, точно статуя; два раза снились девочки с картины Сары, блуждающие в туманном лесу, но чаще всего — отец. Мое детство.
До того, как погиб в доме сорок семь, я думал, что оставил воспоминания об отце в прошлом, но нет. Я ношу их с собой в глубинах подсознания. Они терзают психику. Возможно, частично управляют моими решениями.
Последнее время из головы не выходит вопрос: похожи ли чувства к Саре и отцу? Я любил отца, потому что у меня не было другого выбора. Я был пленником, который мог лишь радоваться просветлениям в его рассудке, минутным слабостям, когда он давал тепло и заботу, а потом, в любой момент, точно вулкан он мог взорваться, и я не знал: случиться это через час или послезавтра. Как жертва, я надеялся, что мой отец, мой мучитель, изменится. Я жил в тюрьме. Мне было не сбежать, хотя я и пытался. Но большую часть времени мне приходилось сидеть и ждать, когда издевательства закончатся, а потом надеяться, что это не повториться, и просто радоваться, что отец утихомирил гнев (ненадолго).
И вот я вновь в плену.
На этот раз моего отца разделили на две части.
Одна — Волаглион, чистое зло, тот самый вулкан, всегда опасен.
Вторая часть — Сара, ключ к спасению, шанс на тепло и свободу. Однако Сара слишком боится демона.
И также, как я не знал, какая часть отца — темная или светлая — победит сегодня, я не знаю, что творится в голове ведьмы, что сильнее: ее страх перед демоном или жажда освободиться. На ее любовь (после вчерашнего) надеяться не стану. Она выразилась предельно ясно. Показала, что ей совершенно плевать на меня и мои чувства.
До полнолуния неделя. А значит, я должен — обязан, вынужден! — узнать, есть ли у демона слабости. Он демон... возможно, его можно изгнать? Сара знает это. Я уверен. Надо разговорить ее.
Натянув джинсы и черную кофту, спускаюсь в гостиную. Сегодня канун Рождества. Я удивлен, что Иларий не носится с подарками или песнями, его в поле видимости вообще нет. Зато есть Рон. Сидит на диване у камина. Пьяный. В дрова. Кругом банки от пива. На камине попугай.
— Рич? — удивляюсь я. — Ты что здесь делаешь?