Волчьи ягоды
Шрифт:
– Об Облаке...
* * *
ЭПИЗОД 5: тайный уголок, дереза, листок с зимой и снова углы;
Она утягивает меня туда, где никто не может услышать ее затаенных вздохов, - уверенно и целенаправленно, как будто только в ту сторону и глядела всегда сквозь толщу одинаковых серо-бурых стен, в это место.
Здесь свет сочится покрывалами сквозь пелену оконных рам, затерявшихся где-то высоко под потолком, слоеными грязными пластами отколупывается от стен вялыми бликами, устилая грязными, в крошках, пластинками пол. У дальней стены, с окнами, грудой свалена куча каких-то деталей, металлических перекрытий и частей от поломанных катающихся кроватей
– Проходи, - Беладонна дергает меня за руку, а сама - падает на колени возле одной из аккуратных сваленных куч хлама, мгновенно перебежав комнату, не на цыпочках и не бесслышно. Ее тапочки скашиваются об паркет, шаркают, тихонько подметая мысками без того истертый пол. Девочка не такая тихая и ловкая, как ей хочется казаться.
В центре комнаты свет пятачком высветляет пространство на полу, как небольшую поляну в сказочном, но не очень добром лесу, а по бокам, как хлопья снега, лежит струпьями и тонким войлоком серая непритязательная пыль, отмечающая наши следы дорожкой вместо лесных обитателей.
– Я сюда прихожу иногда, стоит мне только заскучать...
Беладонна ловко тянет на себя из-под какой-то щели, притаившейся под сломанной кроватью, тяжелый пыльный матрас от нее, по-видимому, приволоченный сюда не ею же. А может, и ей. Мне неясно.
Меня немножко качает и кружит от ее волнительной, безмятежной суеты. Она кружится рядом, как юла. Откуда-то из недр покосившейся тумбочки появляется разбитый чайник с отколотым носиком и две фарфоровые чайные чашки с пылью на боках и на них же - с куклами и яркими цветочками, словно ненастоящие. Кукольный сервиз ложится рядом с чайником на пол, но она смотрит с такой непонятной серьезностью, что я тоже опускаюсь на колени на матрас. У нее в салфеточке - засохший пряник. Она протягивает мне его половинку, и мы грызем его на двоих, ловя на лету крошки, чтобы не замусорить ими пол. Этими осколками нашего маленького счастья. Я смотрю на нее и вдруг спрашиваю:
– Ты давно здесь?
– Неделю, а что?..
– она поднимает свои колдовские глаза, о чем-то задумавшись. Мелкие крошки скатываются по ткани ее рубашки в светло-голубой цветочек льна, как по ледяной горке зимой, и забиваются под снова оттопыренный кармашек, теряясь где-то в его глубине.
Беладонна испуганно ойкает и бросает пряник обратно на пол, на матрас, и в нежном своем кармане пытается вытрясти забежалые крошки, но ничего не получается и для этого ей пришлось бы встать кверху ногами. Оставив попытки их выскрести, Беладонна осторожно, глядя на меня, достает то, что пряталось в нем внутри.
Белый совенок. Невидимый стражник и странник леса, влекомый знакомой мне зимой.
Извлеченный на свет, он кажется до неправдоподобия жалким и беспомощным. Оправляя смятые белые перья, она гладит его и качает в колыбели ладоней, как ребенка, похожий на снежный, пушистый комок пуха, а потом вдруг странно смотрит на меня и протягивает навстречу сомкнутые лодочкой руки, внутри которых сконцентрировалась зима.
Сконцентрировавшаяся зима внутри них неподвижно смотрит в небо пустыми стеклянными глазами-точками зрачков, закрытый пластиковый клюв тонет в облачках белых перьев, и внутри он набит лавандой, потому что стебельки ее торчат во все стороны из разошедшегося растянутого шва.
Я чихаю, а Беладонна хочет засмеяться, я вижу, как у нее кончик носа щекочется и подрагивает. Она - теплая. От нее тянется волнами то тепло, которого не найдешь в больничных стенах, палатной тишине, косяках, окнах и резиновой грелке.
Я смотрю на нее, поднимая взгляд от птенца, что щекочет мне ладони почти что живым, но не настоящим теплом, и почему-то снова не знаю, что сказать.
– Коза-дереза,..
– на ее губы вдруг наползает откуда-то ни возьмись улыбка. И потом она восклицает, прямо подпрыгивая на месте.
– Точно! Я буду звать тебя Дерезой!..
Ее руки, лицо и тонкая шея вдруг оказываются совсем близко со мной, она обнимает меня, валит на матрас и радостно смеется мне над ухом смехом, неподдельным вовсе. Беладонна смеется и хмурится одновременно. А потом, вдруг что-то вспомнив, почему-то умолкает.
– По лесу бродит Облако, - под конец задумчиво произносит девочка, опустив голову и глядя куда-то вниз. Спокойно. Как будто снегом замело. Стылый свет за окном сочится сквозь рамы отголосками и взвесью воды, растерявшейся в нем, прозрачно-блестящими, искристо-гранеными каплями, стараясь затеряться иле же наоборот - выделиться среди общего холодного оцепенения.
– Говорят, его никто не видел, не слышал, и у него нет запаха, вкуса и его нельзя почувствовать. Только наткнуться. Хотя я слышала, кто-то рассказывал, как оно пролилось сильным дождем на землю, и на утро все было белое-белое. Как снег. А потом еще и лужи. Нам нельзя было это видеть, но я все равно потом пошла и посмотрела: это была обычная прозрачная вода. Только желтая и еще зеленая. А потом все снова испарилось, впиталось или утекло куда-то, а Облако по-прежнему есть, и взрослые чего-то боятся. Вот. Смотри, что я нашла, - она вытягивает это откуда-то из тайника под матрасом и радостно протягивает мне вместе с игрушечной чайной чашкой. Длинный рукописный листок. Чьим-то корявым почерком тут поехавшим столбиком имена, а рядом цифры и какие-то значки, как ряска на замерзшем озере, впитались в бумагу. Бэр. Бэр. Бэр.
Бр-рр...
Желтоватый листок на моих глазах покрывается морозной корочкой и цепенеет, становясь ломким, как лист, лист у тех деревьев, что раскачивались сегодня за окном, гонимые февральским ветром.
– Что это?
– в ответ на мой вопрос Беладонна пожимает своими худыми плечами и странно ежится, будто бы ей тоже холодно. Как будто она тоже чувствует зиму, что налетным инеем долго хранилась у нее под матрасом. В тайнике, складками в кармашке тонкой ночнушки.
Расправляю листок ладонями, чтобы на нем больше не осталось никаких углов, из которых что-нибудь могло вылезти.
– "Как снег"?.. Но сейчас же зима!
– Зима?
– девочка глядит за окно, а потом странно и недоуменно поворачивается, смешно пожимая плечами, как будто соглашаясь или просто веря на слово.
– Тебе виднее...
Она смотрит на меня во все оба, но при этом опускает глаза, и создается ощущение, будто она разговаривает вовсе не со мной. Но в голосе появляются сожаление и печаль.
– Что ты хочешь?..
– Я хочу на улицу, - произношу тихо одними губами, но так, чтобы она услышала. Ее губы съели в воздухе большинство моих слов, так, что, когда она кивает головой, странная, неопознанная и незнакомая, с затаенной тоской на дне каждого из зрачков, я уже ничего не силюсь больше произнести.