Волчьи ягоды
Шрифт:
– Но это невозможно...
...Да так и остаюсь молча и громко, даже до того момента, когда Беладонна...
Не успевает она это договорить, как за стеной, далеко по коридору раздается истошный крик, и что-то со стеклянным звоном вдребезги разлетается об пол.
Потому что туда приходит то, что живет в углах...
* * *
ЭПИЗОД 6: снежноягодник, ломкая, дереза, беладонна и осколки стакана;
Дверь палаты распахнута настежь и покачивается на петлях, прикрывая створкой безжизненно-облезлый угол комнаты, где убого корчится и шипит загнанная старуха-Тишина. Шипит и клокочет, нервно заглатывая воздух, откусывает его кусками,
Девочка, вылезшая из-под одеяла на соседней с моей кровати, со своим медвежонком монотонно раскачивается из стороны в сторону, сминая складками простыню, и тихонько и жалобно подвывает, баюкая саму себя. Смотрит вокруг ошеломленными испуганными глазами и не понимает. Игрушку свою крутит, вертит за нос, желая открутить и отбросить, а потом вдруг всхлипывает, прижимает его к груди маленькими ручками и начинает плакать.
Крушится, сокрушается. Ломкая. Глядит на нас ополоумевшими глазами. Слезные железы - словно два набухших пористых мешочка.
Вороноглазая плачет, стоя посреди комнаты.
Она уронила стеклянный стакан, в котором что-то, похожее на градусник, и что тоже теперь разбилось, но для того, что происходит здесь с нами это даже не страшно, поэтому никто не обращает на него особого внимания.
Я смотрю, как по щеке медсестры черной слякотью расползаются следы ее туши, как она растирает их ладонь с заламинированными блестящими ногтями, как по ее тугой коже слезинки скатываются и капают на грязный пол, усеянный проводами возле кроватки малыша, и не могу оторваться, потому что что-то вдруг дергает меня еще сильнее.
Резиновая нить дыхания протягивается вверх и, оборвавшись, хлестко вытягивает меня по щеке, потому что того нет.
Я смотрю...
– почти целую вечность - и не понимаю, в чем дело. Квадратный аппарат на подоконнике возле кроватки снежноягодника скорбно молчит в тишине, оборвавшийся вместе с биением сердца и выдернутый из розетки. Паутина проводов свисает за ним следом, безжизненно окутывая ножки кровати. Нет.
Его больше нет...
Я смотрю, потому что мир замирает, покрываясь какой-то матовой мертвеющей испариной, и не хочу сделать шаг. В маленькой ручке, выбившейся из белого гнезда одеял и простынок, зажата в кулачке трехцветная молчаливо незвенящая погремушка. Небесно-голубой, красный и желтый цвета ярко выделяются в холодном сумраке и кричат, но тоже беспощадно тихо, неслышно. Молча. Я ничего не могу разобрать больше вокруг. Как оцепенение.
Услышав шум, в палате появляется бузина, суетится вокруг, охает, а потом принимается серьезно за указания. На ней все тот же ее выпуклый нежно-розовый халат с белыми оборками, у вороноглазой - все те же налаченные кольца волос, подведенные широкими стремительными стрелками глаза к вискам, но она не похожа не себя саму.
Уводит всхлипывающую медсестру, обняв за плечи, потом приходят двое каких-то мужчин в белых некрасивых отталкивающе холодных халатах и, накрыв кроватку простыней целиком, как балдахином, увозят ее за собой, но холод остается и осыпается за их спинами снежными крошками. Которые никто не видит.
Стылый свет бьет нам спицами в спину, из окна над моей кроватью, холодными ломтями ложится на пол, усеянный разломившимися осколками стакана, блестящего в матовом сиянии. Все перед глазами у меня становится матовым.
Потом возвращается дежурная -
Беладонна держит меня за руку, тихонечко обнимая за рукав своими ладошками, и осторожно прислоняется ко мне щекой, теребит пальцами завязочки на воротнике моей рубашки и вдруг тянется к лицу, вытирая щекотно-колючие шарики воды, собравшиеся у меня в уголках глаз...
ЭПИЗОД 7: тритоны, двор и лоси;
Зима - это время всеобщего, всепоглощающего умирания. Это ломтики штукатурной скорлупы, затесавшиеся под батареи, это мухи - застрявшие в стыках между оконных рам и стылый неподвижный воздух, похожий на морозное ледяное желе. Это февраль - тотальная анестезия чувств и жизни.
Так мне казалось вначале.
Теперь есть подтверждение...
...Окна над моей кроватью заливает синева - жмется к приложенным к друг другу створкам, закопченным и замазанным, заткнутым пенопластом, ватой и кусками слоящегося желтого поролона.
У меня глаза из камня и вылинявшая простыня из складчатого мрамора. Синева скользит по ним обоим, превращая одну в серое, а другие в почти черное, хотя сама по себе до простоты прозрачная, режущая взгляд чистотой. Забивается в лицо, похожая на проскальзывающий шелк, медленно разбавляясь белесо-серыми отсветами недалекого рассвета. Но в палате - внутри - все равно еще яркая и чистая, скребет неистово глаза.
В ней - холодная душность и духота, а рисунки на оконном стекле фильтруют и преломляют их, давя сверху небом, а снизу - обломанным заусенчатым подоконником...
...Мы выбегаем с ней во двор, как сказали бы, сверкая пятками, сломя голову, - и тут же задираем лица к небу, на секунду забыв, что умеем дышать.
Море деревьев февраля колышется мне навстречу, сбивая с ног волной ветра и острых запахов влажной земли, подгнившей травы и пробивающихся из-под кочек молодых желтоватых ростков. Неразвернувшиеся влажные побеги мякотью утопают в зеленом мху, увешанном прозрачными каплями росы, в которых отражаются мое лицо и мои стремительно промокающие от воды тканевые тапочки. Лес протягивает навстречу свои руки, стоит только сбежать по неровным и низким ступенькам крыльца, упирающиеся прямо в траву и кривой заросший палисадник. Лес подступает вплотную, такой словно знакомый, мягкий и родной.
Топорщит ветки-лапы, где редкий подлесок тихонько шелестит и распространяет шорохи по всей округе. Маленькие листочки кустов трепещут на прохладном ветру, серебрясь разными сторонами, и зелено-серая даль рябит и слегка колышется, стоит только начать вглядываться в нее неподвижно. И за ней пусто.
– Ну и где же тут лоси?
– озадаченно и тихо спрашивает Беладонна, но сейчас понятие "тихо" слабо применимо к ее голосу, срывающемуся на звенящие радостные высокие нотки.
– Мне говорили, что здесь есть лоси... ЛО-ОО-СИ!
– она зовет и смеется, а ее голос эхом подхватывает шум и шелест листвы и гомон птичьих голосов.