Волчья сыть
Шрифт:
– Сейчас мальчик принесет. А на что вам эта лапа?
Тот посмотрел на меня открытым, очень бесхитростным взором и соврал:
– Для ворожбы.
– Понятно, – протянул я, хотя ничего понятно не было. – А дохлых лягушек, змей, тараканов вам не нужно? В городе у одного колдуна таких деликатесов большой запас. Я, кстати, у него книгу черной магии реквизировал. Жаль только, что она на немецком языке.
– Что за книга?! – встрепенулся Костюков и от волнения даже сел на своей лежанке.
– Раритетная, – непонятно для него ответил я. – В смысле,
– Где она? – осипшим голосом вскрикнул волхв.
– В… – начал отвечать я, но не успел. В наш закуток как вихрь влетел мальчишка:
– Барин! Нету-ть лапы и волка нету-ть!
– Как это нет? – удивился я, – Он у барина под окном лежит.
– Вчерась лежал, а сегодня пропал. Куда делся, никто слыхом не слыхивал. Ты мне теперь пятачка не дашь?
– Дам, – удивленно сказал я, протягивая обещанную монету. – Ты хорошо смотрел? Может быть, его куда-нибудь унесли или зарыли?
– Никуда не уносили. Его по всему двору ищут. Сам барин из окна ругается!
– Что за чертовщина, – начал я, но меня перебил Костюков:
– Вы что, его просто так на улице бросили?
– В общем-то да, только оттащили к дому. Кто же знал, что на него воры позарятся!
– Это не воры, – мрачно сказал он, – это мы все оборотня прозевали. Что же ты, Иван? Григорьич человек молодой, неопытный, а ты-то куда смотрел?
– Дохлый он был, своими глазами видел! Мертвей не бывает, – воскликнул Иван. – Не мог он ожить! В нем три моих пули сидят, да еще здешнего помещика, и еще его благородие лапу ему отрубил!
– Не мог, да ожил! Моя вина. Прозевал! Я надеялся, что ты знаешь…
– Чего Иван должен знать? – вешался я в разговор, не понимая, о чем толкует Костюков. Я сам подходил к убитому зверю – он был мертвей мертвого, уже начинал коченеть.
– Разве ж его простой пулей возьмешь! Нужно было по крайности вогнать осиновый кол! – не ответив мой на вопрос, причитал волхв.
– Зачем ему осиновый кол, он, чай, не вурдалак, а оборотень! – сказал смущенно солдат.
– Был простым оборотнем, а стал оборотнем-упырем. Теперь его почти ничем не возьмешь. Промахнулся ты, долгожилый! Если его не найти до полнолуния и не добить, то…
– Вы хотите сказать, что убитый волк ожил и убежал? – уточнил я.
– Ох, беда, беда! – стенал Костюков, обхватив голову рукам. – Моя вина, проспал, пролежал на боку…
– Ладно, пойду, сам узнаю, что там случилось, – сказал я, прерывая его неконструктивные, на мой взгляд, причитания.
Глава четырнадцатая
У господского дома творилось нечто не вообразимое. Под окнами с криками бегали люди в господском платье. Дворовые, напротив, прятались за хозяйственными строениями, вероятно, боясь попасться под общий расклад. Василий Иванович, высунувшись из окна, что-то кричал, показывая рукой на что-то лежащее внизу.
Я пошел выяснить, что его так взволновало. Пока я приближался к дому, он ненадолго исчез из окна, потом опять появился. Вид у него был
– Розарий! – отчаянно завопил он. – Запорю!
Я удивился, мне казалось, что весь сыр-бор происходит из-за пропавшего трупа волка – оказалось, что хозяина волнует разоренный под окнами его спальни розарий.
Теперь мне было видно, что кто-то совершенно варварски переломал все кусты роз на великолепной клумбе. Я подошел и осмотрел землю и газоны от места, где вчера лежал волк, до самой клумбы. Следы уже порядком затоптали, но заметить, что по земле напрямик от дома к ограде протащили что-то тяжелое, еще было можно. Я подумал, что в разорении цветника виноваты не дворовые люди, тем более, подвыпившие гости, а наш исчезнувший зверь.
– Алексей Григорьевич, посмотри, что сделали с цветами эти варвары! Мои любимые розы! – со слезой в голосе закричал Трегубов, увидев меня.
– Вы не знаете, куда делся волк? – крикнул я в ответ.
– Какой волк! Посмотри, что сталось с моими розами!
– Кузьма Платонович, – остановил я шустрого старичка, суетящегося под хозяйским взором, – вы не знаете, куда делся труп волка?
Приживал, кажется, уже окончательно утвердившийся в роли домоправителя, ответил высоким, плаксивым голосом:
– До того ли нам, Алексей Григорьевич, посмотрите, какое у нас горе! Злые люди все наши любимые цветочки поломали!
Отвечал мне Кузьма Платонович неестественно громко, видимо, для того, чтобы хозяин услышал и оценил его преданность и рвение.
– Вы не приказывали его куда-нибудь убрать? – спросил я, чтобы окончательно удостовериться, что к пропаже волка местные обитатели и дворня не имеют отношения.
– Не приказывал, батюшка, да что он тебе сдался? До того ли нам теперь! Горе-то какое!
Оставив его убиваться перед светлым, скорбным ликом хозяина, я поднялся в спальню Трегубова. Тот сидел в кресле перед окном, отставив в сторону сломанную ногу, картинно прикрыв ладонью глаза. По углам и стенкам спальни жались бледные родственники и друзья со скорбными минами.
– Это что же за варварство? – плачущим голосом спросил меня Василий Иванович. – Неужто можно посягать на такую изящную красоту!
– Можно, – сказал я. – Только я думаю, что дело много хуже, чем поломанные розы.
– Как так? – картинно удивился помещик. – Что же может быть хуже?
– Боюсь, что скоро посягнут не только на цветы, а и на нашу с вами жизнь.
– Что такое? Кто посягнет?! Кто посмеет?!
– Оборотень, – мрачно сказал я. – Проспали мы с тобой, дорогой друг Трегубов, оборотня.
– Как так? – разом забыв про погубленные цветочки, округлив глаза, воскликнул Василий Иванович. – Ванька же насмерть убитый!
– Был убитый, да куда-то сплыл. Погляди под окно. Волк пропал неведомо куда, а след от места, где он лежал, ведет точно к забору. Скорее всего, когда Вошин отсюда уползал, по пути разорил и твой розарий.