Вольф Мессинг. Видевший сквозь время
Шрифт:
– Не понимаю... хоть убейте, не понимаю, – проговорил Артем Виноградов. – Столько лет прожил и – ничего, а тут вдруг – никчемный человек. Что случилось-то? Да мы все, если разобраться, никчемные люди...
– Однако живем, в петлю не лезем, – сказал басом Дормидонт Потепалов.
– Ну зачем вы так? – вскинулась Раиса Андреевна. – Мы живем, работаем, приносим пользу людям... Зачем же всех в никчемные записывать? Просто Илюша много пил последнее время, вот и расстройство психики... Так вот и Есенин повесился... и Маяковский застрелился...
– Тоже
– От чего же, интересно? – нервно спросила Раиса Андреевна.
– Сами, что ли, не знаете? – Дормидонт потянулся к бутылке водки, стоявшей на столе, налил в стакан и, перекрестившись, сказал: – Прости, Илья. Да успокой Господь душу твою грешную... – выпил, понюхал кусок черного хлеба и добавил: – От угрызений совести, бывает, психика расстраивается... А бывает, не расстраивается... у кого как...
– Вы все время на что-то намекаете, Дормидонт Павлович, я не пойму – на что?
– Бросьте, Раиса Андреевна, прекрасно вы понимаете, на что, – усмехнулся Дормидонт Павлович и закурил папиросу, пыхнул дымом. – Жалко Илюшку, хороший... добрый был мужик...
И за столом стало тихо. Артур Перешьян тоже взял бутылку, налил в другой стакан и молча выпил. И закурил. Мессинг стоял у окна спиной ко всем. Стоял и молчал.
Внезапно в тишине послышался высокий, густой звук моторов. И шел этот звук откуда-то сверху, с небес. Звук быстро становился резче, с подвывом. И вдруг рванул взрыв. За ним еще и еще. Вздрогнули стены дома, тонко прозвенели стекла в окнах.
– Что это? – испуганно спросила Раиса Андреевна.
Взрывы зазвучали снова и снова. Покачнулась электрическая лампа под потолком, вновь вздрогнули стены домов. Распахнулась дверь, и на пороге возник администратор Осип Ефремович.
– Что это?! – с порога крикнул он.
– Война, – просто ответил Мессинг.
– Какая еще война? – нервно спросила Раиса Андреевна. – Какая война? Вы уже пророчили войну, Вольф Григорьевич, все знают, чем это кончилось...
– Это война, Раиса Андреевна... – повторил Мессинг. – Гитлер напал на Советский Союз.
И, словно в подтверждение его слов, совсем близко тяжко охнули новые взрывы, вой самолетов сделался гуще и громче, сквозь этот вой и взрывы раздались пулеметные очереди... И темные окна вдруг озарились огнем пожаров.
А по коридору уже слышался топот многих ног. Кричали полуголые, выскочившие из постелей женщины, мужчины в пижамных штанах и тапочках на босу ногу. Раздавались выкрики, ахи, отрывочные реплики:
– Что это? Может, военные учения?
– Какие, к черту, учения?! Город бомбят, а вы – учения!
– Неужели это немцы?!
– А кто же, как вы думаете? Японцы?!
– Господи, что делать-то?
– Товарищи! Спокойствие! Сохраняем спокойствие! Я сейчас поеду в горком партии и все узнаю! – прокричал Осип Ефремович. – Никакой паники!
В комнате Мессинга никого не осталось, кроме Дормидонта Павловича. Он по-прежнему
– Выходит, правильно ты пророчил, Вольф Григорьич... вот и война... Что теперь будет-то?
– Через неделю немцы будут в Минске, – сказал Мессинг.
– Через неделю? – перепуганно переспросил Дорминдонт Павлович. – Ну это ты маху даешь, Вольф Григорьевич! На границе столько войск... там же Красная армия...
– Через неделю немцы будут здесь, – жестко повторил Мессинг. – Вы пойдете в армию?
– Не возьмут – мне пятьдесят два ... – Дорминдонт Павлович налил себе водки и выпил, повторил: – Через неделю? Ну это ты зря так, Вольф Григорьевич... ей-богу, зря.
Через неделю после вторжения, 29 июня, немецкие танки ворвались в Минск, хотя Брестская крепость, истекая кровью, оборонялась больше месяца...
Немецкая пехота на понтонах и лодках переправляется через Буг... Немецкие самолеты бомбят советские города... Указатели вдоль дороги... Минск... Киев... Брест... Гомель... Харьков... По пограничным мостам на скорости идут немецкие танки... грузовики тащат тяжелые артиллерийские орудия... Немецкие батареи по команде изрыгают залпы огня...
Карты Европейской части Советского Союза, разложенные на столе, испещрены стрелами, которые устремлены к Москве... к Ленинграду... к Киеву... Вокруг стола стоят Гитлер и немецкие генералы. Один из них что-то объясняет Гитлеру, показывая пальцем по направлениям стрел. Генерал очень доволен положением дел, он улыбается, улыбаются другие генералы. Улыбается Гитлер, согласно кивает...
И вновь – танки, поднимая завесу пыли, грохочут по русским дорогам... идут колонны немецких солдат... Им жарко, лица потные и небритые, но они улыбаются в камеру, что-то говорят, смеются. Они довольны... Они завоевывают чужую землю, они наступают... А вот и первые пленные советские солдаты... израненные, многие босы, в рваных гимнастерках, в бинтах с заскорузлыми пятнами крови... Река пленных течет по дороге... на расстоянии полусотни метров едут на лошадях немцы-конвоиры...
Поезд идет на восток,
лето 1941 года
Поезд шел на восток. Плацкартные и общие вагоны были набиты битком. Многие спали на багажных полках, под потолком или сидя, привалившись спинами к стенам вагона или к плечу соседа. На маленьких столиках в каждом отделении одна и та же еда – шелуха от вареных яиц, помидоры и огурцы, куски вареной курицы, остатки недоеденной воблы. Где-то в конце вагона заунывно пиликала гармонь, перестукивали колеса, потрескивали переборки вагона. Везде скученно, душно... много детей... То тут, то там слышен детский смех, крики, плач... Дети беззаботно бегали друг за другом по узким, заставленным корзинами, чемоданами и узлами проходам.