Вольфганг Амадей. Моцарт

Торниус Валериан

— Ваша просьба, мадам, весьма ко многому меня обязывает. Я постараюсь быть на высоте ваших требований.

И вот он как бы экзаменует Резль. Та с некоторой робостью садится за инструмент и для начала играет маленькую сонату зальцбургского композитора Эберлина — чисто и мило. Потом ставит на пульт нотную тетрадь и просит строгого судью аккомпанировать ей. Вольфганг узнает свой почерк: это ария из «Бастьена и Бастьенны», которую он собственноручно переписал для Наннерль. Он радостно улыбается, а когда поднимает глаза на Резль, видит её ответную улыбку. Девушка начинает:

Мой

нежный друг меня оставил, И сон ко мне нейдёт, я вся в тревоге.

И поёт так прочувствованно и тепло, что ему живо вспоминается постановка этой оперы-буффа в летнем театре Месмера.

Когда она сыграла ещё несколько небольших вещиц на клавире и спела два романса, мать спрашивает его мнение. Вольфганг отнюдь не рассыпается в комплиментах, более того, он весьма критично отзывается об ошибках и просчётах в её игре на клавире, но говорит, что при большом старании и прилежании голос Резль может обрести гибкость и приятное звучание. Обрадованная этим его суждением, госпожа фон Баризани спрашивает Моцарта, не согласится ли он раз в неделю давать ей часовой урок и способствовать тем самым её музыкальному совершенствованию.

— Я уверена, — добавляет она, — что под вашим наблюдением склонность моей дочери к музыке только усилится. Я вовсе её не вижу в будущем концертирующей певицей, нет, но умение петь по всем законам искусства — это приданое, которое может осчастливить.

— Для меня, мадам, не может быть дела более приятного, чем стать музыкальным гофмейстером для мадемуазель.

— Вот и прекрасно. Надеюсь, мы вскоре будем рады видеть в нашем доме несравненного «музыкального гофмейстера»? Договорились?

Вольфганг прощается. Он заранее предвкушает радость от того, что без всяких хитростей и уловок будет иметь возможность встречаться с Резль. Вот это любезная улыбка Судьбы!

На госпожу фон Баризани Вольфганг производит самое благоприятное впечатление. Стоило ему откланяться, как она говорит дочери:

— Молодой Моцарт мне нравится. Как сказал бы твой отец: «Un giovanetto genitilissimo». Такой искренний, такой вежливый и скромный — и это при его-то беспримерных успехах!

— Боюсь только, мои скромные данные скоро ему наскучат.

— Почему?

— Ну, в том, что касается искусства, он предъявляет самые высокие требования. Да, Наннерль говорила мне, что тут он строг, даже очень строг.

— Тем лучше. Тебе это будет только на пользу.

XVIII

Три месяца спустя после смерти архиепископа Сигизмунда после тринадцати неудачных попыток избрать нового архиепископа — капитул каноников никак не мог сойтись во мнении — становится известно имя его преемника: это епископ из Гурка Иероним Иосиф Франц фон Паула граф Колоредо. Новый князь церкви почти ничем не напоминает своего предшественника ни внешне, ни по возрасту — ему всего сорок лет, он высокий, худощавый, с лицом учёного, — ни по характеру и образованности. Он подчёркнуто строг, и улыбка почти никогда не появляется у него на губах. Все сразу догадываются, что ужиться с новым властителем будет непросто. При всём своём высококняжеском высокомерии архиепископ Сигизмунд умел быть великодушным и обходительным, чем

всегда вызывал симпатии собеседников. Эти качества были чужды Иерониму. Разговаривая с ним, каждый чувствовал себя так, будто между архиепископом и им существует непроницаемая стена.

Что его сразу отличало от многих других священнослужителей, так это высочайшая образованность и неукротимая энергия. Он, безусловно, принадлежит к последователям апостолов Просвещения, человек холодного рассудка, ему совершенно не свойственны ханжество и лицемерная суетность, зато его заботят естественные права человека; в вопросах культовых, церковных он тоже придерживается прогрессивных взглядов, позволяющих оторваться от слепого послушания каждому слову Библии и применять на практике достижения науки.

Но что его ещё больше отличает от предшественников — это энергия, которую он проявляет в деле государственного переустройства, его реформы и нововведения. Он железной рукой добивается сокращения ненужных расходов, назначает на важные должности деятельных и инициативных чиновников, безжалостно расставаясь с бездельниками и взяточниками. Значение этих мер скажется со временем, не сразу. Однако о своих реформаторских планах он заявляет буквально на другой день после избрания с такой трезвой решимостью, что каждому из подчинённых Иеронимуса становится ясно: времена сладкого ничегонеделания ушли безвозвратно. Впоследствии Иеронимусу удаётся завоевать уважение жителей Зальцбурга. Но не их любовь.

От своего предшественника он отличается и тем, что к любителям искусства себя не относит. Роль муз он не отрицает, но не видит в них никакой жизненной необходимости, они служат лишь целям украшательства, как и все остальные предметы роскоши. Более терпимо он относится к музыке, — может быть, потому, что сам худо-бедно играет на скрипке.

Короче говоря, его появление на великокняжеском троне в Зальцбурге Моцартам ничего хорошего не предвещает, хотя Леопольд Моцарт ещё лелеет надежду занять место ушедшего в отставку Лолли.

Когда архиепископ обсуждает однажды с главным казначеем придворные музыкальные дела и узнает, что молодой Моцарт, будучи концертмейстером, не получает жалованья, он с гневом произносит:

— Это совершенно недопустимо. Мы не имеем права оставить без денежного содержания такую ценную фигуру нашего оркестра. Это вредит нашей репутации. Позаботьтесь о том, граф, чтобы Вольфгангу Амадею Моцарту было для начала положено годовое жалованье в сто пятьдесят гульденов.

Главный казначей, пользуясь благоприятным случаем, пытается замолвить словечко и за старшего Моцарта. Он докладывает, что тот состоит на службе при дворе архиепископа уже двадцать девять лет, а занимает должность вице-капельмейстера. Это, дескать, человек очень знающий, образованный, преданный своему делу, он вполне заслуживает повышения. И теперь, когда место капельмейстера свободно...

Архиепископ внимательно выслушивает его, наморщив лоб, и не терпящим возражения тоном произносит:

— Я уже подумал о замещении этой должности. И выбрал Доменика Фишиетти, капельмейстера из Дрездена. Он дирижировал в знаменитом оперном театре, и, полагаю, наши музыканты получат в его лице надёжного руководителя. Между прочим, до меня дошли слухи, не слишком лестные для Леопольда Моцарта: он честолюбив, высокого о себе мнения, вечно чем-то недоволен и из-за своего высокомерия не пользуется любовью своих коллег.