Вольфганг Амадей. Моцарт
Шрифт:
Барон Вальдштеттен с чувством пожимает ему руку. Пока Францль сервирует кофе для гостей, в салоне возобновляется оживлённая беседа, бразды правления которой берёт на себя Гайдн, как никогда расположенный сегодня к острому словцу и саркастическим замечаниям. Моцарт старается ему в этом не уступать и рассказывает истории до того забавные и пикантные, что дамы смеются до слёз. Особенно графиня Аврора, которая, будучи словно под арестом в далёком гарнизоне, где служит её зять, совсем отвыкла от острословия столичных салонов — кажется даже, что она
Едва наступает пауза, неминуемая в самом оживлённом застолье, как Моцарт поднимается и просит хозяина дома извинить его: им с Констанцей, к сожалению, пора покинуть общество дорогих его сердцу людей. Он обещал барону Ветцлару принять участие в торжестве, которое тот устраивает для всех, кто причастен к постановке «Свадьбы Фигаро». Причина уважительная, и барон сердечно благодарит Моцарта за его визит. Слуга Францль провожает Моцарта и подаёт знаменитому гостю кармазинно-красный плащ со словами:
— Позвольте и мне, господин фон Моцарт, сказать вам кое-что на прощанье.
— Прошу вас, не смущайтесь.
— Я вчера тоже был в опере. Поверьте, я никогда не был так счастлив от театрального представления. Вы своим «Фигаро» обессмертили наше сословие на все времена. И я благодарю вас за это от чистого сердца. Примите, пожалуйста, от меня этот маленький лавровый веночек в знак моего уважения и почтения.
При этом у старого слуги появляются слёзы на глазах.
— С удовольствием, Францль, — говорит Моцарт, принимая венок. Он тоже растроган. — Эта награда будет одним из самых дорогих для меня подарков — ведь я получил его из рук порядочного и честного человека.
Часть четвёртая
ТРАГИЧЕСКИЙ ФИНАЛ
I
После постановки «Фигаро» слава Моцарта в зените. Этим летом в Вене только и разговоров что о нём. Билеты в театр идут нарасхват. Они распроданы на много дней вперёд, и нет ни единого представления, когда по крайней мере половина всех номеров не бисировалась бы. Пока император не запрещает эти повторения на бис, поскольку для певцов они в таком количестве непосильны.
Но осенью в опере новая постановка, «Cosa rara» — «Редкостное дело», — испанца Мартина, в своё время благородно уступившего пальму первенства своему коллеге Моцарту. Успех сенсационный! Заслуги либреттиста Да Понте опять несомненны...
Как-то О’Келли приходит к Моцарту с поникшей головой. И когда тот спрашивает, почему у певца такой потерянный вид, он слышит в ответ:
— Ах, Моцарт, я к вам с тягостной вестью. «Свадьба Фигаро» снята с репертуара.
Моцарт молча поднимает на него глаза, не меняясь в лице. Но сразу заметно, как это известие его поразило.
— Почему же её сняли с репертуара? —
— «Свадьбе» предпочли «Редкостное дело» — она якобы пришлась венцам больше по вкусу, — с горечью говорит О’Келли.
— Ах, вот оно что! — На губах Моцарта появляется насмешливая улыбка. — Мартин-и-Солер милый человек. И музыка у него приятная, местами она действительно хороша, но через десять лет ни о нём, ни о ней никто не вспомнит.
Некоторое время Моцарт молчит, совершенно уйдя в себя, а потом снова обращается к О’Келли:
— А что станешь делать ты, мой незабываемый Базилио? В опере Мартина партии для тебя нет.
— Вернусь в Англию.
— В Англию... Счастливец! Если бы я мог поехать вместе с тобой!
— Так поедем же, маэстро. Англия примет вас с распростёртыми объятиями.
Мысль привлекательная, есть над чем подумать. Как говорится, и хочется и колется.
О’Келли с жаром уговаривает его, уверяет, что он вместе со своим земляками Эттвудом и Сторэйс отлично подготовят почву для концертной антрепризы Моцарта в Англии, но Вольфганг Амадей, теперь уже человек многоопытный, заранее видит, с какими трудностями придётся столкнуться. Услышав имя Эттвуда, он сокрушённо спрашивает:
— Что? Томас, мой любимый ученик, тоже хочет оставить меня?
Строго говоря, это до поры должно было оставаться в тайне, потому что для Эттвуда разлука с маэстро, к которому он привязался трогательно, как ребёнок, будет мукой мученической. Невольно проговорившись, шотландец вынужден добавить, что, если его друг в ближайшее время не вернётся в Лондон, он упустит хорошо оплачиваемое место органиста. Моцарту это многое объясняет. Он утешает себя тем, что до отъезда ещё целых два месяца.
Во время своего короткого визита к маэстро О’Келли отчётливо ощущает, что Моцарт опять попал в состояние тяжёлой душевной депрессии. А разве может быть иначе? Совсем недавно Моцарты опять потеряли ребёнка, Иоганна Томаса Леопольда, которого Констанца родила восемнадцатого октября. Нет и намёка на то, что император намерен предоставить ему место при дворе с твёрдым окладом, с чем Вольфганг Амадей связывает большие надежды. Да и доходы от исполняемых произведений ни в какое сравнение с обещанными гонорарами не идут. Моцарт ясно видит: несмотря на свои недюжинные способности, он поставлен в положение музыканта средней руки. Эта мысль огнём обжигает его душу и лишает желания творить.
Когда он незадолго до Рождества получает письмо из Праги, это для него равносильно новогоднему подарку. Ему пишут, что «Фигаро» прошёл в столице Богемии с блистательным успехом. И «от имени оркестра и общества ценителей музыки» его приглашают лично прибыть на одну из постановок. Это известие действует на него как тёплый освежающий дождь. Вот новость так новость! С письмом в руке он бежит на кухню.
— Штанцерль, дорогая моя жёнушка, мы едем в Прагу! — торжественно объявляет он. — Смотри! Читай!