Вольфганг Амадей. Моцарт
Шрифт:
— Ригини, похоже, уже не в счёт, серьёзной поддержки у него больше нет. Но он тем не менее копает землю под нами, как крот, и готов предаться любому чёрту и дьяволу, лишь бы нам досадить. Но ничего у него не выйдет. А вот соперничество Сальери будет посерьёзней. Особенно если учесть, как к нему расположен император. Трое из ведущих исполнителей тоже на его стороне. Зато его либреттист Гасти при дворе больше не в чести.
— Эти приёмы интриганов мне крайне неприятны, — перебивает шотландца Моцарт. — Надо либо признать ценность произведения и соответственно к нему относиться, либо не признавать — и отказаться от постановки.
Моцарт произносит слова с такой определённостью и страстью, что О’Келли становится не по себе:
— Ради Бога, маэстро! Это будет преступлением перед вашим творением!
— Я совершенно серьёзно.
— Ни в коем случае не недооценивайте вашу партию: Бенуччи, Мандини, Нэнси Сторэйс, Эдну Лаши, включая и меня, скромного тенора-буффо. Мы готовы за вас в огонь и в воду. В конце концов, решающим будет слово императора.
— Скажете тоже! Императору мои оперы не нравятся и никогда не понравятся, они не в его вкусе.
— Вы сегодня в дурном расположении духа, маэстро.
— Ты прав. Пойдём лучше к инструменту. К чертям этого «Фигаро»... Ты недавно принёс мне свою песенку на стихи Метастазио. Вот послушай нескольку вариаций на её тему.
И он долго импровизирует на тему простой мелодии с присущим ему вдохновением и теплотой. Это как бы наглядное доказательство того, что даёт глубокое проникновение в законы контрапункта. Восхищение О’Келли с каждой вариацией всё возрастает. Когда Моцарт отрывает руки от клавиатуры, он восклицает:
— О, какой же я по сравнению с вами недоучка, маэстро! Если бы у меня была хоть десятая часть вашего понимания контрапункта! Чего бы я за это не дал!
— Сейчас тебе это больше не нужно, мой мальчик. Хотя, когда ты был в Неаполе, подучиться у итальянцев было бы не вредно. Но природа велела тебе петь на сцене и сочинять песни. Изучение контрапункта сейчас только собьёт тебя с толка и смутит. Запомни: мелодия всегда была и будет высшим смыслом музыки. Хорошего мелодиста я сравню со скакуном благородных кровей, а контрапунктиста — с упряжной лошадью. Если не владеть математикой звуков с такой полнотой, как великий Бах, это ни к чему хорошему не приведёт. Поэтому я советую тебе: держись подальше от ненужных соблазнов и не забывай итальянскую пословицу: «Что моё — того у меня не отнимешь». Так, а теперь пойдём сыграем партию-другую на бильярде. Тут ты выше меня на голову. Хочешь?
— Ещё бы!..
Моцарту нет надобности бросать свою оперу в огонь. Неделю спустя он получает письмо из управления императорскими театрами, в котором ему сообщают, что его величество повелели незамедлительно приступить к репетициям оперы «Nozze di Figaro». Итак, он взял верх над Ригини и Сальери. Он горд одержанной победой: мучительной тревоги как не бывало, можно вздохнуть полной грудью.
На первую репетицию он приходит в кармазиннокрасном плаще и высокой шляпе, перевязанной золотистым шнуром. Преодолев некоторое смущение, проходит с музыкантами оркестра партитуру. Бенуччи в роли Фигаро превосходен. Уже после каватины:
Se vuol ballare, signor contina il chitarrino le suoneto...
(Если господин граф танцевать пожелает,
К окончанию репетиции никто из солистов и музыкантов не сомневается, что «Фигаро» неслыханно обогатит оперный репертуар всех стран. Расчувствовавшись, Моцарт едва не теряет дар речи. Он счастлив, как никогда! Для каждой роли нашлись певцы и певицы, которые отдаются его детищу всей душой и показывают всё, на что способны.
Премьера состоялась первого мая 1786 года. И конечно, как и в случае с «Похищением из сераля», в зрительном зале нет ни одного свободного места.
Император, правда, отсутствует, но он побывал на генеральной репетиции, не высказавшись ни «за» ни «против». Успех у «Фигаро» ошеломляющий, для сдержанной и избалованной венской публики просто редкостный. Почти каждую арию приходится бисировать. Поэтому представление затягивается почти вдвое против ожидаемого. Когда Моцарт, уставший до изнеможения после бесчисленных вызовов на сцену и поздравлений со всех сторон, покидает с Констанцей театр, он спрашивает своего верного О’Келли:
— Доказал я Вене, кто я такой? Или это только прихоть Фортуны, пожелавшей этим вечером вознаградить меня за множество неудач?
— Что вы, что вы, маэстро! Этот триумф — только начало бесконечной череды триумфов, которые снищет ваш «Фигаро», где бы его ни поставили, — предсказывает ему шотландец.
Моцарт с улыбкой отвечает ему:
— Надеюсь, ты окажешься прав, мой добрый мальчик. Я пока в это не верю.
XVII
На следующий день барон Вальдштеттен устраивает в честь Моцарта обед на восемь персон в своём доме. До прихода гостей пожилой господин вместе со слугой Францлем проверяет, правильно ли сервирован стол и смотрятся ли расставленные на нём букетики цветов в хрустальных и фарфоровых вазах. Если находит необходимым, меняет их местами; время от времени заглядывает на кухню и напоминает нанятому для такого случая повару, в каком порядке подавать блюда и как их украшать, на что тот досадливо морщится. Вальдштеттен волнуется. Ему, холостяку, нечасто приходилось устраивать домашние приёмы, а осрамиться перед гостями ох как не хочется!
Первыми из гостей появляются графиня фон Шлик и её сын, полковник Франц Христиан, сдержавший слово, данное матери: он привёз её на премьеру новой оперы Моцарта в Вену. Когда Вальдштеттен озабоченно интересуется, не слишком ли утомило затянувшееся вчера представление дорогую гостью, та возражает:
— Я не испытываю ни малейшей усталости и готова хоть сейчас прослушать оперу с начала до конца. Сколько упоительных мелодий — и каждая сразу запечатлевается в памяти! Мыслимое ли дело, чтобы столь мощный источник красоты постоянно бил из одной души и одного сердца? Это для меня загадка...